Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

О, дорогой брат — друг, воистину — сильный «умом и словом» (из «Одиссеи»? или — у Овидия, metamorfosa «Филем<он> и Бавкида»: «ante’omnesque Lelex — animo maturus et aevo...»?) [576] — драгоценнейший и неповторимый (да, да!) — Иван Александрович! Ваше п<ись>мо — свет и блеск!

Так глубинно, т<а>к предельно-сжато, — и так много в этих 3–4 страничках!.. Неупиваемо. Все понял.

И... сам сим (что главное в п<ись>ме) (слово к<ак> б<удто> китайское!) томился всегда, в этой и радостной, и истерзавшей меня работе над (и под) «Путями»…

Все — и видел, и отрекался... и сомневался, и болел, и — чувствовал... бессилие и отчаяние. Знаю, мышление мое — бессилие в сравн<ении> с Вашим, я не сумею так сжато, т<а>к остро, т<а>к предельно-существенно облечь словом поднятое во мне В<ашим> п<исьмо>м. Я — растекусь, истеку в страстности выражений мысли. Тут мне разве только в беседе доступно высказыванье... в порыве, в кипении полупьяных (от страстности) и безотчетно сцепившихся слов-мыслей-чувств... Имели право, полное право сказать так и то, что я воспринял в п<ись>ме В<ашем>, что с полунамека понял и — принял. Но что я с собой-то поделаю!?. Были миги, когда хотел — все

в огонь! И — не посмел. Почему? Не знаю. Достаточно того, что эта 2-ая кн<ига> 300 с лишк<ом> стр<а>н<иц> — охватывает... лишь 38 дней жития главн<ых> двоих. Взятый (случайно!..) прием — каторга, сам как бы навал<ивает> на себя глыбищу... Это «вмешательство» персонажа в рассказ 3-го лица (автора)… — вывихнулось как-то, само, с 1-ой еще кн<иги>. Затруднило, но и... освободило меня от иных пут и капканов... эта, порой, ретроспективность, смешение «планов» во времени... перескоки... «пояснения», страстность и при-страстность — В<иктора> А<лексеевича>, обновленного...