А теперь, — невольно вспомнилось, — опять к трясинке... Как пожалел я об «американдерах». Вот когда потребовались — их и следа нет, отбыли в Германию. Не для себя. Для доброго, несч<астного> и достойнейшего человека думал, места работы для него попросить, послал его с п<исьмо>м в пос<ольст>во, — уехали. Человек... я его 8 л<ет> знаю. Сын луганского гор<одского> головы, — не Вашего! — не от «щасливого швицара». С 6 кл<ассами> реальн<ого> учил<ища>, — добров<ольно> на войну. Дрался за белое дело. Дважды ранен. На войне дважды оперирован. Потом — Кипр, шахты Болгарии... выучка
универсальная. Париж. 6 операций! — еще — язвы желудка. Механика, шофер, в Болгарии на паров<ой> мельнице при машинах. Париж. «За все», вплоть до менажа у Ш<меле>ва. Отсюда — знакомство. Честность — работоспособность — трезвость, — незапятнаны. Женился на франц<уженке>. Двое детей, девочка 10, мальч<ик> 7, мой крестник, работал в гаражах, нажил непрест<анную> — 5 лет — головную боль, от простуды? В холодн<ых> гаражах, на цементе. Теперь — шомажных [624] не платят — перебивается разгрузкой бревен на Сене с барок, — случ<айная> работка. Идет куда-то в прачечную — красильню... попробовать, от этой работы бегут. Год служил у американцев, в больш<ом> помещении, где ночуют отпускные: уборка и прочее. Началось сокращение, сворачиваются. Из 500 служивших половину рассчитали. Мой Ивонин-Несчастный попал в расчет. Сим ведают шефы-д’экип’ов, французы, вносящие в списки иностранцев. И еще тех, кто с ними не делится плодами краж. [625] Это здесь — бытовое явление. Ивонин не мог уделять, ибо руки у него не для сего занятия. И так мне хотелось ему пособить!… Тут-то и вспомнил об «американдере»… Уверенности не было: нет у меня счастья — иногда бывало! — устроить людей, я никогда не припасал «связей», я всегда как-то «обрезал» себя, ну... я непрактичен. А как ведь иные люди хорошо устраиваются у американцев: и пайки, и прочность работенки. А достойнейшему... — «ветруй!» Да, и на сие — талан нужен, удачливость, везенье. Мне... никогда не везло: все как-то наитием выходило, покружившись... Вы всей моей жизни не знаете... что мне пришлось испить... повидать... И дочего же этот неудачник семью любит... ну, пеликан... от себя оторвет, хотя пеликан мясом своим не питает, это он пух с себя рвет, для согрева птенцов. Так вот и Ивонин, весь пух пособрал с себя... И квартирку их бомбами разбило, да уж... «на бедного М<ишку> все ш<иш>ки> вал<ятся>». Я не дерзнул написать о сем Ш<арлотте> М<аксимилиановне> — не посмел. Навряд у них в Париже что-ниб<удь>, рычажок какой... — мне, говорю, не везет с хлопотами за других. А Вам мне сердце разрешило написать: м<ожет> б<ыть> Вы, в час добрый, позондируете... — а вдруг! Тут, ведь, какое-то «рыбье» [626] слово надо, и Сезам открывается. А как иные русские хорошо устроились! Да ныне сильно сматываются всяк<ие> америк<анские> учреждения. Вот разве с конфер<енции> мирной чего капнет? Да ведь больше бесстыдникам капает и бесстыдницам... Ну, что Бог даст. Не осудите надоеду.Привел выдержки из п<ись>ма О<льги> А<лександровны>
Ваш Ив. Шмелев.
<Приписка:> Проглядываю «Домби и С-н». Укачивает. Перев. Иринарха Введенского, [628]
каж<ется> — лучший.Пошло оказией п<ись>мо А. Лютеру, уже 3 нед<ели>, но — пока нет отклика.
402
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <11.IV.1946>
Дорогой Иван Сергеевич!
Получил оба Ваши письма. Спасибо! Ваши критические замечания о Толстом