Первый ученик

- Вот видишь, - поднял палец директор, - родители у тебя хорошие, а ты в кого? Как это можно так сказать, да еще при всем классе, что дикарей не следует обращать в христианство? Откуда у тебя эти фантазии? С кем ты дружишь?

Мухомор чуть-чуть не сказал: «С Самохиным», да вовремя спохватился. Соврал:

- Ни с кем в особенности, а так… Со всеми… - Почему с Амосовым ссоришься?

«Все знает», - не мог скрыть удивления Мухомор и подумал: «Уже кто-то донес». Сказал осторожно:

- С Амосовым я не ссорюсь, а только он сам по себе, а я сам по себе.

- Почему?

- Так… У него отец важный, а у меня простой, а Амосов это всегда показать хочет.

Вдруг Мухомор покраснел, загорячился. Сказал:

- Я такой же гимназист, как и он. Если он нос дерет, так что? Дерет и пусть дерет, а я с ним дружить не хочу. А трогать я его не трогаю. Не дразню и не бью. А что он ябеда, так это вам весь класс скажет. Его отец на рысаках. Пусть. А мой на паровозе… Так что?

- Ах, вот в чем дело? - криво улыбнулся директор. - Понимаю…

Он покачал головой:

- Да, нехорошо это, Токарев, с твоей стороны. Вижу, вижу, что тебе уже успели внушить разные глупые мысли. Такой же гимназист… Ошибаешься, милый друг, ошибаешься. Гимназия - это привилегированное, понимаешь ли, при-ви-ле-ги-ро-ван-ное учебное заведение, а не для всех и каждого. Это надо знать. А тебе это надо знать в особенности, ибо ты не из привилегированного сословия. Ты должен особенно дорожить тем, что тебя приняли в гимназию, дорожить и помнить, что на твое место найдется много желающих здесь учиться. Заруби это на носу. Дурь выбрось из головы, а перед батюшкой извинись. А если что-нибудь подобное повторится - можешь искать себе другую гимназию. Иди.

Мухомор нахмурился, постоял, медленно повернулся и пошел. Директор резко остановил его и сказал желчно:

- Невежа! Уходя, поклониться надо. Ступай!

Мухомор вышел.

- Ну что? - спросил Самохин.

- Поп наябедничал. И все из-за твоих индейцев, чтоб им…

- А еще что?

- Все. Пилил долго. Про девять пуговиц рассказал.

- Какие там еще пуговицы? - удивился Самохин.

- А такие…

Мухомор передал ему объяснение директора, почему у гимназистов девять пуговиц на груди и две на обшлагах.

Самохину понравилось.

- Постой, - сказал он, - но ведь у нас на мундирах еще и сзади, пониже спины, четыре пуговицы. А это какая Екатерина? Четвертая, что ли? Но ведь такой не было.

- Ты не понимаешь, - засмеялся Мухомор. - Позади у нас не четыре пуговицы, а две и две. Две справа, две слева. Две Екатерины сразу.

- Тю! - заорал Самоха. - Две Екатерины сразу? Значит, мы на царицах сидим? И У Швабры тоже сзади царицы… Как же это она, Екатерина-то, сама на себя такую глупую форму выдумала?

- Не знаю, - гоготал Мухомор, - наверное, она что-нибудь да думала, когда такой мундир сочиняла. Ведь мы же учили, что она была мудрой царицей.

- Ну и мудрая, - покачал головой Самоха. - Я такой глупости сроду не выдумал бы. Я бы спереди шесть пуговиц пришил: С-а-м-о-х-а, а сзади - ни за что ни одной.

А когда насмеялись вдоволь, Самоха сказал:

- Слушай, шутки шутками, а я так понимаю: это тебе от директора первое предупреждение. Это, значит, - держись. Теперь не так чхнешь - и крышка.

САМОХА ТОРЖЕСТВУЕТ

Корягин вбежал в класс и, задыхаясь, крикнул:

- Слыхали? Швабра скончался.

- Как?

- Скоропостижно.

- Что ты говоришь?! Когда? От чего?

- От горячки. Сейчас панихида, а потом и по домам. Собирайте книги.

Гимназисты бросились к партам.

- И завтра учиться не будем? - с надеждою спросил кто-то. - Может быть, на три дня распустят?

- Дураки! «Первое апреля!» Эх, вы! Поверили.

- Подумаешь… Сострил, - разочарованно вздохнул Медведев. А через минуту сам сказал Лобанову:

- Иди, крыса, тебя Попочка звал.

- Дудки, - ответил Лобанов. - Не обманешь. Знаю: «первое апреля».

- Амосов! - крикнул Самохин. - Да что с тобой? - тихо спросил он. - Почему ты такой бледный?

- Так… - ответил Амосов. - Дураки вы! Идиоты!

- Это он за Швабру испугался, - подмигнул Мухомор. - Смотри: у него даже губы дрожат.

- Своему-то своего, конечно, жалко. Чай, любимчик он у Шваброчки.

Амосов, однако, уже успел оправиться, покраснел только и сказал еще раз с досадой:

- Идиоты. Нашли чем шутить.

- А что? - подскочил Самохин. - Жалко? Может, тряпочку тебе дать? Поплачешь?

Амосов, который никогда никого не трогал из боязни получить сдачи, вдруг вскочил и замахнулся на Самохина.

- Я тебе морду, дураку, побью! - закричал он и затопал ногами. - Я тебе пощечину дам!

И, волнуясь, быстро вышел из класса.

- Ябедничать отправился, - покачали головой ребята. - Будет теперь нам за «первое апреля».

Однако Амосов вернулся в класс и сел на свое место.

- Донес? - спросил Самохин.

- Я… вовсе не доносить ходил, а… воду пить… А если будешь приставать, честное слово, директору скажу.

- А вот это видал? - Самохин показал кулак.

- Не запугаешь, - крепился Амосов. - Отойди.

- Да что ты говоришь? - передразнил Самохин. И вдруг, меняя голос: - Эх ты, курдюк бараний! Шваброчку жалко стало. Помрет твоя Шваброчка, некому будет мальчика приголубить, пятерочку за поклончик поставить.