Пиковая Дама – Червонный Валет

Он вместе с другими подростками окраин разбегается и со всего-то маху, со всей дури отрочества кидается в копну. Смех, крики, охи! Душистое сено трещит и одуряюще пахнет. Влезешь потом на огромный воз и едешь в сенной сарай помогать скирдовать мужикам. В награду окрошка с кислым квасом и хрустящий ломоть ржаного хлеба – детское полуголодное счастье сироты. «Обнять бы тебя в то время, нескладного волчонка, приласкать, утешить, пригладить взъерошенный, еще не заматеревший волос на холке… да только кому? Это по нынешним временам ты “князь Серебряный” – меняешь разные экипажи и меблированные “фатеры” на раз, как обоссать два пальца… а тогда ты мечтал прокатиться на облучке лихача, как о чем-то недостижимо-волшебном… И в дырявом кармане твоем, босота, свистел ветер». По сему поводу среди пацанов гуляла скабрезная шутка: «Меня зачали в такой беднотище, что ежели б я родился девкой, мне нечем было бы играть…»

Ферт про себя усмехнулся, уткнул подбородок в костистый кулак и посмотрел на окружающий мир исподлобья взглядом матерого волка, которого не то хотят убить, не то он сам хочет убить, и хмуро заключил: «Нет, Фламинго, не нашлось такой теплой руки для тебя, кроме цепких пальцев карточного шулера дяди Костяя… “Очко” и “фортунка” были качелями твоего детства. Да и хер с ним… У семи нянек – шесть кнутов и один пряник». Как говорили на каторге: «Жизнь – дерьмо, но я счастлив. У легавых судьба тоже невеселая, зато жалованье смешное. Ладно, чего там, и козе понятно: хорошо там, где нас нет».

Бросив окурок под ноги, он сцепил руки в замок и с силой хрустнул суставами, точно отгонял наваждение из цветных картинок прошлого. «Бог не фраер – шельму метит… Не расслабляйся, рано. Фильтруй ситуацию».

Ферт посмотрел на часы: двадцать семь второго. Ровно в два у него забита свиданка, тут неподалеку, у торговых рядов. «Времени у меня воз, – прикинул он, – да вот то ли это время, чтобы с прохладцей птиц слушать?» Чувство опасности не подводило его никогда. И сейчас, сидя в городском сквере, в густой тени аллеи, он всякий раз будто бы невзначай оглядывался окрест, и знакомый холодок гулял между его лопаток. Как и прежде в Саратове, Алдон убеждал себя: все это чушь, расшалившиеся нервы, но, как и прежде, убедить не мог.

По прибытии в Астрахань он долго петлял: слежки за собой не приметил, но в эйфорию не впал. «За смерть такого золотоклыкого секача, как Злакоманов, на розыск будут брошены лучшие гвардейцы сыска. Эти работают в штатском, умно, гибко, без пошлых “хвостов”, применяя особую тактику и неведомые выверты».

Ферт вновь прощупал взглядом полупустынные аллеи: тишь да гладь, прямо до тошноты. Однако червь сомнения продолжал точить душу. Он опять взялся прикидывать и вычислять: если фараоны и взяли его след, то где и когда? Много ли он успел «спалить» адресов, проколоть воровских явок? И с камнем на сердце понял: много… Тут он внезапно для себя осознал: надо резать все концы. И резать одним махом.

Он и раньше стоял на этой сторожей мысли, но вот должок, который ему был обязан восточный делец, держатель ночлежного дома, верткий, как угорь, и хитрый, как царь Соломон, ловчила Хаим Якобсон, держал его на приколе. С тем, что долг был не так велик, ради чего стоило «светиться» в городе и рисковать своей шкурой, Ферт был согласен, но здесь в игру вступали другие козыри. Воровской устав чести обязывал его «снять пену с пива». «Иначе, – рассуждал он, – рано или поздно пытливая братва докопается до правды: расшифрует, что ты был у гнезда с золотыми яйцами, но сдрейфил… мимо сквозанул, как “конявый” оголец с пайкой марафета за пазухой у фараоновской будки, и назовут тебя “Вотей”, опустят планку веса на сходняках… Из пиковых королей слетишь ты в вальты дырявые… Следом сгинет доверие, и уж потом прости-прощай – не пошлют за тобой никогда гонца шулера́ высокого полета… Не метать тебе банк на “мельницах” и не разводить стрюков шатанных, потроша их тугие лопатники. А жить тебе в безымянках, брат, и лишь в колючих снах вспоминать козырный треск целковых колод и греющий душу базар:

– Чего орешь, оголтелый? Тише, каторга! Ставлю на шестерку куш – дана! На пе. Имею полкуша на пе, очки вперед… Взял. Отгибаюсь – бита. Тем же кушем иду – бита… Ставлю насмарку – бита! Подряд, подряд!

– Проиграли, значит? Обосрались, ваша честь? Ха-ха!

– Вдрызг! А ведь только последнюю бы дали – и я Крез! Талию изучил – и вдруг бита!.. Одолжите еще тыщак… ну хоть пятихатку… до первой встречи… Вот это по-барски… Данке шон»[131].