Пиковая Дама – Червонный Валет

За добрый квартал от косоротовского трактира, где была забита стрелка, Ферт внезапно нырнул в подворотню – береженого бог бережет. Сорвал с головы черную широкополую шляпу и зышвырнул ее за пышно цветущий розовым шиповник. Затем с бесшумностью и проворством камышового кота улизнул с пустыря, но не по дороге, а через живую изгородь, по мягкой шуршащей траве, прочь от возможной слежки. Пробираясь между кустарниками и деревьями, он на ходу нацепил на нос пенсне в золоченой оправе с черным стеклом. Он отдавал себе отчет: если за ним и вправду «хвост», то полиция в считанные минуты перекроет все выходы. Предполагал и то, что крученый-верченый Якобсон, если задумал не отдавать его долю, мог перешагнуть через себя и капнуть сыскным: так, мол, и так… «Стоило все же кончить его, жидовскую морду, – мелькнула темная мысль. – Но тогда и денег тебе не видать как своих ушей».

Сделав крюк, Ферт вышел к трактиру. Навстречу двигалась смиренная группа семинаристов – длинные черные рясы, медные кресты на цепях, в бледных руках кирпичики молитвословов, и ему стало отчасти неуютно в своем щегольском платье и лакированных штиблетах. Он живо прошел мимо, заметив краем глаза, что двое из них оглянулись на него. Когда семинаристы скрылись из виду за пожарной каланчой, Алдон стряхнул с брючины прилипший репей, одернул сюртук, огладил гребнем разметавшиеся длинные волосы и, холодно усмехнувшись своей слабости, взлетел по ступеням косоротовского кабака.

Часть 10. Первый удар

Глава 1

Все началось с того страшного сна, от которого Алешка не мог отделаться много дней спустя.

Снилась ему чужедальняя незнакомая сторона… Не то утро, не то вечер целовали землю. Туман лениво вставал на дыбы, открывая вид на узкую полосу залива. Выступили из седого молока очертания скал и замерли, с тревожными минутами становясь рельефнее и внушительнее. Море то было… иль океан, Алексей не помнил, в памяти осталась необозримая бесконечность и цвет, странный, похожий на цвет черной ртути, которой, впрочем, он никогда не видел в своей жизни, как и бесграничного зерцала воды. Нет, не таким он представлял море в прежних своих мечтаниях. То было спокойным, прозрачным, синим, а главное – понятным, таким, как о нем пишут в книгах… А тут он – в одежде и башмаках – вошел не в искрящуюся золотом лазурь воды, а в черную холодную смоль… Тем не менее он погладил море… как и хотел, как старого верного пса у дома, к которому вернулся из скитаний, боли и тьмы. «Господи, море… Сколько же веков я не видел тебя?..»

А откуда-то сверху, из пучины смуглых небес, слышались речи, незнакомый говор, и память читала стихи, не то Митины, не то его, не то еще чьи:

Уж боле нет той жажды до утех…Победных радостей, любовных наслаждений.Мечтой – отвергнут… Новизной стремленийУж боле не осветит жизни вех.

О море! Ныне только у тебяИду просить не силы, но защитыОт мрачных тайн, что в разуме сокрыты,В тебе желаю их небытия.Среди свободных мне не быть рабом!

Согбенно но́шу жизни не влачить,Несчастьями Фортуну не гневить,Оставив мир, как свой оставил дом.О море! – бездна… Все мое – тебе:Желанья зрелости, ночные грезы детства,Ложь счастья юности… У призраков нет места

В миру земном. Лишь у тебя онеНаходят свой приют, свой кров надежный,Покой безумный, бесконечно ложный,Но правый мир за тонкою чертой,Нелепый, справедливый и немой.

А там, в светлеющем далеке, где высокие скалы драконьим гребнем вдавались в залив, Алексей углядел сирый, беспокойно мерцавший свет. Сначала он принял его за звезду, но свет звезды, как водится, должен быть белым и неподвижным… А этот – раскачивался на ветру, установленный на отвесной скале.

Он напряженно, с нарастающим чувством тревоги всматривался в это свечение, а оно вновь и вновь металось из стороны в сторону, как желтый кошачий глаз в темноте…