Пиковая Дама – Червонный Валет

– Понимаешь, когда пан кавалер говорит девушке, что она прекрасна, если при этом они еще и по-настоящему любят друг друга, это… Może się mylę, dokładnie nie wiem…[146] Как объяснить?.. О, если бы ты был девицей, ты бы понял… поняла меня.

– Но ты же сама прежде замечала, что о любви говорить не следует часто?

– Wcale nie – вовсе не так, глупый. Я сказала… Мало ли что я сказала! Это все так, наши женские уловки… чтобы вы, наоборот, больше говорили. Я же у тебя Улиска?

– Да уж, не иначе. Я где-то читал или слышал, сейчас не припомню, что женская логика – это отсутствие всякой логики…

– О-ля-ля! «Отсутствие»… Что вы понимаете? Хотя, – она вытерла пальцы о желтое полотенце, – отчасти это где-то как-то и так…

Память Алешки держала и другой случай, когда, тоже поссорившись из-за какого-то пустяка, опять же по вине Вареньки, он встал из-за стола и пошел прочь. Опомнившись, Снежинская долго бежала за ним по набережной: плакала, спотыкалась, просила прощения. Называла себя «дурой», еще как-то смешно и резко по-польски, но все было тщетно: Алексей был молчалив и непреклонен, как оловянный солдатик. И только уже на Московской его оскорбленное сердце не выдержало. Обернувшись, он шагнул к любимой навстречу: обнял, она дрожала в его руках, как бабочка в сачке, и рыдала у него на груди, подобно младшей сестре… Он бережно гладил ее по спине, по золотистым локонам и тихо шептал ласковые слова. Прошла минута, другая, третья… и случилось чудо: сырой карий бархат его глаз опять отражался в искрящейся синеве ее глаз… На душе светало, чувства становились тоньше и выше. А с росистых трав – их ресниц, с влажных и соленых от слез губ, – взлетали слова-птицы славить новый день. Мир вновь тепло улыбался влюбленным сердцам и дарил юные мгновения счастья.

Глава 3

Кречетов миновал водонапорную вышку, пожарную часть – здесь ребята-огонь служат, во сне клопов не давят, в глазах не колупаются. Если где беда – дом или склад огнем взялся, с каланчи ударит набат, выкрикнется направление и вслед за вестовым с факелом, сеющим искры, как бешеный вырвется пожарный обоз. «Лошади-звери, воронежские битюги, белые с рыжим. Дрожат камни мостовой, звенят стекла и содрогаются стены домов – брандмейстер со своей ратью при длинных баграх туго знают пожарное дело»[147].

Алексей свернул в проулок, так ближе, напрямки, вот вещевой рынок, вот дорожка к аптеке, взгор, а там церковь… все знакомо до боли, все исхожено тысячу раз. Он ускорил шаг, почти побежал; воздух вокруг заходил горячий, в голове стреляла одна мысль: «Только б успеть! Только б успеть!»

Истомив душу до края, Кречетов наконец вынырнул на нужной улице, вот и дом Снежинских, дворик перед балконом, тенистый резной палисад…

Чтобы остыть и перевести дух – негоже в мыле врываться в дом, – Алексей решил перекурить и собраться с мыслями. «Письмо письмом, но чем хвостатый не шутит? И грабли раз в год стреляют». Он скоро достал папиросу, чиркнул серником, судорожно затянулся, и все это – не спуская напряженного взгляда с окон второго этажа. Голова его была плотно набита заготовками фраз, как стручок горошинами.

Пока Алешка давился дымом, сердце щипало отчаянье: «Любит – не любит… к сердцу прижмет или к черту пошлет. Господи, сколько я здесь бродил неприкаянным…» И то правда: куда бы он ни шел, глаза беспокойно искали в толпе любимое лицо, слух напряженно хватал нестройный оркестр голосов улицы, безрезультатно пытаясь услышать знакомые нотки. Поздним вечером, не выдерживая сей пытки, он, словно завороженный, из раза в раз брел к ее палисаду, садился на ту самую скрипучую качель и сидел, сидел, сидел…

Настольная лампа в комнате гордой полячки давно не горела, а он, исхлестанный плетью тоски и ревности, продолжал угрюмо ждать, как верный пес, от которого отказались. Двор моргал по-сорочьи желтой перхотью окон и постепенно засыпал. Улицы были тревожно пусты, когда вконец очумелый и пьяный от усталости, Кречетов возвращался в родную «потешку».

«С богом… судьбу не обойдешь». – Алексей затушил окурок, одернул сюртук и трижды потянул за шнур колокольца.

Двери высоких ворот приоткрыл незнакомый сутулый мужик, лет сорока семи, мореный от загара и такой же потертый временем, как старый ямской ремень.

– Чой ли надо? – вынув изо рта замусленную цигарку, хрипло осведомился он.

– Есть кто из хозяев?

– Бес его знат… Щас, погодь трошки. Мы тутось по найму. – Мужик цвиркнул сквозь редкие зубы зеленоватой слюной и, прикрыв дверь, зашаркал опорками через двор к дому.

Алексей начал нервничать, когда дверь резко открылась и перед ним предстал чернобровый господин в красном жилете с дорогой трубкой в руке.