Пиковая Дама – Червонный Валет

Сын посмотрел на отца с жалостливым отвращением. «Господи боже мой… неужели это все, что осталось от моего некогда любимого папеньки? А ведь я обожал его, боготворил… Он брал нас с Митей удить полосатых окушков и серебристую воблушку… Именно там, на Волге, вместе с папенькой я впервые познал истинное отдохновение души… В утренней тишине на берегу увидел ленное томление вод и пламенное узорье зари. А походы в лес за грибами, тоже на зорьке, по холодку… когда у притихших деревьев еще туманец в ногах… – У Алексея нестерпимо засаднило в груди. – Где это все теперь? Умерло, утонуло на дне стакана, в пьяно-безумном угаре бесконечной череды хмельных дней…»

Кречетов обреченно закурил папиросу – отец один шут не даст покоя, покуда не доберет своего «потолка». В комнате на время сгустилась тишина. Отчетливее стало слышно сиплое, будто надорванное дыхание папеньки. Жалкие огарки свечей догорали на краю стола, и длинные тени ползали по стенам спальни. Два угрюмых профиля – отца и сына – выдвигались из темноты, высвеченные тусклым светом, качались в табачном дыму, ровно без тел, подвешенные на нитках.

Алексея забирала горечь канувшего в Лету светлого прошлого, но вместе с болью, обидой и раздражением в его душе проклевывались и зерна смирения, посеянные церковной проповедью, молитвой и праведным чаяньем маменьки в деле воспитания своих сыновей. «Это только в семейном альбоме мирно уживаются родственники, ссорившиеся всю жизнь, – подумалось ему. – А что касается безвозвратно ушедшего детства… то вернуть его можно, лишь впав в него. Папеньке с Пегасом явно не повезло, как видно, он всю жизнь ставил не на ту лошадь… Но, пожалуй, здесь и кроется ответ его непробудного пьянства, житейской драмы и отчаянного желания поскорее впасть в детство… Отец любит повторять: “Душа моя умерла”. Но Божеское не от человека, а человек от Бога. Стало быть, если жив Господь в сердце твоем – жива и душа. Ведь в чем церковная правда? В молитве, в посте, в творении дела благого. Отчего мы часто прельщаемся земными вещами? Оттого, что премного любим плоть и мир и не радеем о бессмертной душе… Оттого, что любим сладко есть, пить, изящно одеваться, а богомыслием и созерцанием духовным ленимся заниматься».

Алексей крепче напряг память, вспоминая голос церкви, и душа его как будто отделилась от тела, неслышно взмахнула крылом и полетела далее в сонме личных мыслей, но ведомая вечной истиной: «Внимай, душа православная: Господь, пастырь наш, почтил тебя величайшею любовью и честью: Он обручил тебя с Собою, как невесту с Женихом, обручением нетленным, духовным, непорочным, вечным, блаженным, и ты должна пребыть Ему верною всякий день и час, до последнего твоего издыхания на земле… А там, в вечности, ты пребудешь вовеки безопасна и неотпадна, неотступна. Век здешний короток, им искупается вечность. Не дремли, не расслабляйся, не изменяй Богу, не оскверняйся страстями земными и плотскими…»[148]

Ушедший в себя Алексей не заметил, как крепко захмелевший папаша злобно взглянул на его замкнутое, сосредоточенное лицо в обрамлении длинных, как у священника, волос, и обратил внимание лишь после того, как тот сердито расхохотался:

– У-ух, какой же ты стал, Лексий! Только тебя похвалил, а ты уж и рад стараться, равняться на Митьку. Такой же противный и гадкий становишься, ровно изурочал тебя кто… на одном кругу. О чем все думаешь? О ком?!

Сын затушил окурок, бросил в пепельницу и внимательным молчаливым взглядом изучал измученное лицо отца. И когда истаяли последние звуки его бессвязной речи, как можно теплее сказал:

– Пойдемте, я провожу вас на покой… Уж скоро рассвет.

При этом Алексей старался не делать резких движений, не повышать голоса, чтобы снова не вызвать внезапную смену настроения, которая его столь раздражала. Он остерегался нарушить сей доверительный тон, боясь, что непредсказуемый в пьянстве отец опять превратится в грубого забияку.

Однако Иван Платонович отмахнулся от резонного предложения, прихлебнул из стакана и улыбнулся сожженными водкой, красными, как кровь, губами:

– Я знал, что ты хороший компаньон, сынок… У тебя мягкие уши, и вот – не ошибся! Ты, глупый, имел соображение, что родитель твой от нечего делать к тебе забрел, пакость в душу посеять, ан – дудки… С делом я до тебя. И потому буду говорить с тобой, как с мужчиной.

Старший Кречетов заговорщицки понизил голос и, притянув за кожаную лямку писарскую суму, любовно и со значением похлопал ее ладонью по пузатому боку.

Младший с удивлением посмотрел на раздувшегося от важности отца, потом на сумку, которую не приметил спросонья, и обреченно потянулся за второй папиросой.

Глава 4

С давних пор Иван Платонович вынашивал мечту доказать миру свое дворянское происхождение, скорей всего мнимое, но так и остался не у дел с руинами своего мифотворчества. Уж сколько порогов было обито, бумаги на прошения переведено и лучших чернил, однако палат каменных построить не удалось.