Пиковая Дама – Червонный Валет

В молодости он, впрочем, был нагружен талантами, как армянин сливами, но доро́гой все растерял. Увы, Иван Платонович был из тех неудачливых людей, которые умудряются терпеть кораблекрушение даже на суше. Растеряв за жизнь все, он тем не менее не лишился ослиного упрямства и той глупой гордыни, которая напрочь убила в нем жалкие остатки душевной широты, превратив его в домашнего деспота. Даже после кончины жены Иван Платонович не задумался, продолжая в своих неудачах винить решительно всех, кроме себя. Он еще трагичнее и мучительнее стал переносить свои унижения, пропащую жизнь и, как следствие, отчаянно пил. Недельные запои с ним случались теперь раз в месяц, а то и чаще, и Алексей не мог предсказать, когда наступит следующий приступ. Однако, когда проходил кризис и заканчивалась обычная процедура «отмокания» в бане, смены белья, от которого в доме уже нечем было дышать, неуемный Иван Платонович, по собственному выражению, «брал быка за рога» и начинал кипучую деятельность. Деятельность заключалась в том, что хозяин с утра пораньше, слова не сказав, таинственным образом исчезал из дому и пропадал бог весть где день или два.

Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Саратов – город большой, но не настолько, чтоб раствориться бесследно среди его пыльных, мало причесанных улиц. Ведь и о Москве на Руси народишко бает: дескать, большая деревня… на одном конце пёрни, на другом задохнутся… Даром что столица: тамось пуще куража да зазнания…

Словом, стало до братьев доходить от знакомцев разных, что видели их неприкаянного родителя у порога межевой конторы, причем не раз и не два… Чем это заведение могло завлечь горемычного папеньку, ни старший, ни младший, как ни ломали голову, понять не могли.

Меж тем сама межевая контора в Саратове была устроена еще в 1800-х годах. «Служащих там было человек до шестидесяти: землемеров, помощников их, чертежников, разных делопроизводителей и прочих приказных чертей… Они получали весьма приличное жалованье и пользовались безденежно обывательскими квартирами»[149]

.

Что был это за народ и откуда он собрался на государеву службу – вопрос… Все они были, как и сам Иван Платонович, преклонных лет, за пятьдесят, исключая, пожалуй, чертежников и писцов; вечно под мухой, мятые и небрежные, одеты эти господа были всегда дурно, кроме молодых людей, державших себя на удивление пристойно. Контора размещалась в обширном, но ветхом деревянном доме, прежде принадлежавшем архиерею. Многие из служащих на лето выезжали для межевки в разные веси Саратовской губернии, а на зиму опять, как стая грачей, слетались до кучи. Наряжены они были в сюртуки и мундиры темно-синего сукна с голубою выпушкой, но хаживали «по удобству» преимущественно в частных, гражданских сюртуках. По окончании присутствия на службе все как один, исключая разве зеленую молодежь, косяком тянулись прямехонько в кабак, который прижился в шумном ряду рыбного базара и кликался в народе «большой бумажный». Там господа землемеры сиживали и пьянствовали до самой ночи. В этот кабак приказные других присутственных мест нос не казали; у них был свой неподалеку, по Армянской улице. Сюда сходились любители оглушить себя рюмочкой из губернского правления, уездного и земского суда. Этот питейник в противу первому имел название «малый бумажный». И если случалось сюда, в их спетую, теплую компанию по неразумению попасть представителю межевой конторы, то они его гнали взашей, не дав выпить, и наоборот: кто заходил из приказных присутственных мест в «большой бумажный», то межевые крысы (как их обзывали) выталкивали чужака вон, драли бакенбарды, а случалось, меж ними гремел и настоящий бой.

Но если проложенные до кабаков тропки разных ведомств не пересекались между собой, то штиблеты Ивана Платоновича вольготно гуляли по деревянным полам того и другого заведения. Однако за столами собравшихся конторщиков Кречетов рюмкой не баловался. Напротив, строго держал подо лбом тверезую мысль и более слушал бывалый люд, мотал на ус и делал выводы. А выводы его отливались в золотой самородок весом 2 пуда 7 фунтов и 91 золотник[150], который был найден на далеком Урале неким Никифором Сюткиным. Замирало сердце Ивана Платоновича от всезнающих речей приказных и млела тайно душа, когда уши ловили не то сказки, не то быль о древних косматых горах Рифея: «Миасская золотая долина», «тайны Бушуевского булата», «кровожадные башкиры-кочевники», тысячные табуны, бараны, жаренные на кострах, и снова золотодобытчики, и снова несметные сокровища Али-Бабы. Дикое золото – жильное и россыпью, – казалось, им было расцвечено все, что связано со становым хребтом великой Российской империи.