Пиковая Дама – Червонный Валет

Михаил Михайлович, печалясь глазами сквозь стекла пенсне и всем своим с крупными чертами лицом после изложенной истории, положил на плечо воспитанника руку.

– Ваше превосходительство, я хотел оповестить вас о возможном…

– Знаю, знаю… – Директор недовольно пошевелил усами, вежливо обрывая дальнейшие взволнованные излияния Алексея коротким пожатием. – Потому как вы изволите чересчур стремительно бомбардировать меня информацией… весьма понимаю степень вашего беспокойства. Не скрою, мы озабочены не менее вашего. Вот уж действительно случай… Редкий, однако, человеческий экземпляр ваш батюшка… Хлебом не корми, дай покуражиться над близкими да пырнуть побольнее.

– Простите, ваше превосходительство, но откуда?.. – Кречетов не мог скрыть изумления.

– И не только это. Сидите, голубчик. Разговор будет долгий, в ногах правды нет… Здесь надобно все хорошенько обдумать. Мы сами хотели вызвать вас для беседы, но ждали открытия сезона.

– Вы что-то уже решили? – Алексей со скрытой тревогой испытующе покосился на облаченного во фрак главенствующего директора.

Тот, присев в кресло напротив, уклончиво ответил:

– Трудно однозначно сказать… Я вынес из всей этой истории покуда самое поверхностное впечатление. Но давайте все по порядку. Увы, здесь много щекотливых и тонких моментов. Он – ваш родитель, вы – его кровный сын, но… младший. А младший, как известно, обязан быть при родителях…

– Обязан по закону? – У Алешки оборвалось сердце.

– В том и дело, голубчик, что по закону. Куда родитель, туда и ты. И что ему взбрендило в голову бросать Саратов? У нас как будто не хуже будет, чем у других. Увы, еще раз увы… Житейские драмы идут без репетиций. Вот и с вами беда. – Михаил Михайлович внимательно посмотрел на своего выпускника. – Когда на свете появляется истинный талант, узнать его можно по тому, что все тупоголовые объединяются в борьбе против него. Простите за категоричность, я уважаю чужое самолюбие, но… человек я открытый, прямой, и эмоции мне удается сдерживать с трудом. Безмерно жаль, что от нас всех ушел Василий Саввич, уж он-то имел влияние на вашего папашу. И ведь надо же быть таким неблагодарным: сын был все эти годы устроен на казенный кошт; ел, спал, обучался, проявил исключительные задатки, и на тебе… номер! Нет, я буду жаловаться городничему, а ежели вдруг… добьюсь встречи и с самим губернатором. Не волнуйтесь, голубчик, мы своих не сдаем… Блестящий выпускник, надежда театра, да что там!.. Будем в таком разе сами дуть в свои паруса.

* * *

А далее упряжка событий словно покатилась под гору: театр бился за Алексея, а папенька бился с театром. Заточив гусиные перья и обложившись бумагой, Иван Платонович рьяно взялся за любимое дело. И полетели его «гуси-лебеди» по всем возможным инстанциям. Теперь он донимал не только сына, не знала покоя и театральная дирекция. Старший Кречетов являлся туда сам с завидным постоянством завсегдатая и слал письменные жалобы на сына. Именно благодаря Ивану Платоновичу все «грязное белье» дома Кречетовых было известно положительно всем. Налаявшись днем в театре, вечером отец изощрялся в родных стенах. «Он без стука являлся к Алексею в любое время суток и непременно требовал денег – то пять, то десять рублей. Если денег не оказывалось, гремел скандал, оскорбления и угрозы. Редкой порой на родителя находили сомнительные в своей доброте минуты раскаянья: он становился ласков и даже внимателен… Братья вздыхали с облегчением: в доме мир. Но после краткой передышки все возвращалось на круги своя, с еще пущей энергией и накалом. Пожаловав, снегом в июле, к обеду, он вдруг находил, что водка дурна… Посылали за другой – опять не праздник души! И пошло, и поехало – страданье!»[151] И, право, чем больше Алешка старался угодить, чем большую покорность выражал, тем крепче распалялся старик. То грозил, что стоит ему захотеть, и он пошлет сына на съезжую, где «безо всяких яких» его излупцуют плетьми – даром что известный артист; то начинал сквернословить, называл сыновей каторжниками и негодяями, каких свет не видывал, даже бросался с кулаками; то клятвенно обещал выселить Алешку из Саратова с волчьим билетом, если тот не исполнит его волю и не отправится с ним на Урал. После жалобы Алексея в дирекцию на отца и вовсе не стало удержу. Теперь он кружился коршуном над сыном не просто ради куража, а с «идеей». Идея состояла в том, чтобы утвердить абсолютную родительскую власть и доказать ставшему знаменитостью отпрыску, что он перед отцом – ничто.

Директор Соколов вел себя достойно, выше всяких похвал, он трижды по часу и более увещевал Ивана Платоновича, призывал к благоразумию, рисовал радужные картины блестящей карьеры его Алексея, намекал на солидное жалованье и многое другое, что могло бы расцветить жизнь злобного старика, но все попусту.