Пиковая Дама – Червонный Валет

– Що тут скажешь?.. Вин у тоби як Робинзон, у коего семь Пятниц на неделе. Похоже, его болезненных думок с лихвой хватило бы на гарну брэхню в десять больничных листов. А ежли по совести, жуть берет за тебя, Кречет. Що ему наш Мих-Мих? Как гусь свинье – на один раз пожрать. Вишь, копает-то как! – Сашка потряс бумагой. – Вин у тоби, похоже, из тех самых, предусмотрительных, что селятся рядом с погостом. Все намерил, все накроил.

– Эт точ-но… – обреченно выдохнул Алексей. – Не дай бог кому пережить его дикую волю. Я хоть за тебя рад, не довелось тебе познать сего унижения от своих кровничков.

– У мэни батьки нэма, – перекрестился Александр. – Помер, когда я был малэнький, чуть выше его сапога. Да що там… я ли тоби не розумию? В петле ты, хлопец, в петле.

– Он ведь и деньги сумел мои посчитать, – горько кивнул головой Алешка. – И не лень было расписать для дирекции все доходы мои и расходы.

Гусарь подивился услышанному.

– Папаша, разумеется, лучше меня знает, сколько нужно молодому человеку, пусть и актеру, на пропитание, на квартиру.

– А сам-то в дом приносит ли что?

– Но больше тратит. Представь: он убежден, что жалованье, кое я еще только буду иметь, не есть Олимп моих возможностей.

– Що ж еще?

– Еще существует поспектакльная оплата, то бишь разовые, а кроме того, деньги за бенефисы в губернских городах и уездной провинции. Эти доходы нашего брата, как ты знаешь, дирекции не касаются. Но это еще не все, он где-то по случаю прослышал о государевых наградах, ну, и конечно, о подарках публики.

– Ай да пацюк! Ай да зуб щучий! Ну и? Добалакивай.

– Вывод его прост: мне, стало быть, не отяготительно уделять ему по пятьдесят рублей серебром в месяц, что было бы справедливо – а более послужило бы к чести моей и славе. Ну и, понятное дело, избавило бы моего несравненного папеньку от утеснения за долги и навлечения сердечных недовольств. Да черт бы с этим полтинником! Хорошо никогда не жил – нечего и привыкать, так ведь дался ему этот Урал – золото там, дескать, лопатой гребут и только ленивый богатым не станет.

– И ты, значит, должен при нем быть? Золото в ведра ссыпать?

– Ну… вроде того.

Алексей скрепя сердце сложил вчетверо ненавистный листок, спрятал на груди.

– Пойду я… домой пора.

Он начал вздевывать на себя сюртук, медленно и неловко, как тяжелобольной, давно не встававший с постели.

Гусарь вышел проводить его до ворот «потешки». Обнялись на прощанье, расцеловались. Сашка со скрытой тревогой поглядывал на товарища, пытаясь казаться веселым.

– Ты меня, понятно, за дурачину держишь, Лексий, но я тоби як дурак и скажу: люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех. А если серьезно, – Александр как-то виновато блеснул белозубой улыбкой, в его голубых глазах стояли слезы, – помни, чему нас учили в сей богадельне: «Гениальность не болезнь, коя не излечивается даже бессмертием». А ты у нас гений. Тихо ты, не шугайся слов моих, як чертило ладана. Все так и есть! И еще зацени, що ты сын Большой Волги. Знаешь, если даже судьбе будет угодно… съехать тоби на Урал, увси будут ждати твоего возврату.

У Алексея от этих простых, но искренних слов подкатил к горлу полынный ком. На глаза навернулись слезы.

– А больше ты ничего не хочешь сказать мне?

– На сем мысль-зараза ушла в подполье, – размазывая по щекам слезы и кусая губы, пытался улыбнуться Сашка. – Ты сам знаешь, потерянная мысль кажется самой значимой.

– Ладно, бывай, брат… – Алешка скованно помахал рукой. – Ежели что, запомни меня веселым и счастливым.

День был на излете, сквозь свинцовую зелень дерев красным петухом пылало солнце, поджаривая воздух, превращая его в огненную золотистую пыль. Свет и тень обозначились ярче, преобразив улицу и притихшие ряды домов в театральные декорации.

Отчетливо зримая прежде фигура Алешки почти истаяла, растворилась в пламенных красках заката, а Сашка все продолжал стоять у ворот, провожая ее беспокойным взглядом; и чем дольше стоял он, тем горче ощущал в груди непонятную, странную боль, что точила его изнутри, наливала глухой тошнотой одиночества и словно давала понять: нет, не забыть, не залить эту утрату никаким зельем, никаким заговором.

* * *

«Вот никогда б не подумал – где имение, а где наводнение…» – Алексей, бледный как полотно, стоял у ворот отчего дома, не смея тронуться с места, как ребенок, которого напугал страшный сон.

– Молись! – обронил кто-то из соседей. – Таково решение твоего батюшки.

Он не ответил, облизал губы, продолжая стоять у распахнутых настежь ворот, словно нечто огромное, жуткое, как беспредельная пустота, надвигалось на него в глухом, молчаливом желании поглотить в свои бездны.

– Эй, что вы делаете? Куда? Куда? Так нельзя! – Крик его потонул в неряшливо-грубом гомоне слаженно работающих мужиков.

Вещи, которые любила его маменька, которые были близки его сердцу, теперь ходко стаскивались во двор, укладывались на подводы, убирались в узлы и переходили в чужие руки.