Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Зато в его посмертном изображении Сталин подчеркнуто группирует более релевантные, хотя тоже клишированные черты — «скромность», «силу логики» и прочие добродетели «горного орла нашей партии». Не следует преувеличивать индивидуальность этого дифирамба, зачитанного им на вечере кремлевских курсантов 28 января 1924 года. На фоне недавнего траурного выступления Зиновьева, канонически упоминавшего о «крае обетованном, который предносился духовному взору Владимира Ильича»[490], не менее тривиально выглядят, в частности, прозрачные сталинские ассоциации между «ясновидцем» Лениным, «лицо которого озарялось каким-то необычайным светом», — и Моисеем, сошедшим с Синая. Но постепенно он совлечет с Ленина и эту ветхозаветную ауру.

Трудно судить, насколько искренним — если такое понятие вообще приложимо к Сталину — был даже его исповедальный рассказ о разочаровании, испытанном при первом знакомстве с Ильичом, который прежде рисовался ему в обличье «статного и представительного великана»:

Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных…

Троцкий, проницательность которого волшебно обострилась благодаря ненависти к Сталину, с торжеством уличает автора в мерзопакостном коварстве: «За мнимой наивностью этих образов <…> скрывалась хитрость на службе личного расчета. Сталин говорит будущим офицерам Красной армии: „Пусть вас не обманывает моя серая фигура. Ленин тоже не отличался ни ростом, ни статностью, ни красотой“»[491].

На сей раз Троцкий явно перебарщивает, простодушно игнорируя память жанра. Слишком уж точно совпадают сталинские признания с богостроительско-большевистским тезисом о скромной и общечеловеческой массовидности Ленина, оттеняющей его непомерное величие. Достоянием жанра было и самое это разочарование, пусть даже стимулированное действительной непрезентабельностью вождя. Ср., например, у Луначарского:

Лично на меня с первого взгляда он не произвел слишком хорошего впечатления. Мне он показался по наружности чуть-чуть бесцветным[492].

И у Осинского:

Когда я в первый раз увидел Ленина <…> то, хотя уже имел точные сведения об его наружном виде, все же, по старой памяти, испытал некоторое разочарование[493].

Но и такие официально неброские «персоналии» у Сталина почти уникальны. Я далек от абсурдного предположения насчет какой-то его человеческой преданности Ленину, как и от других фантастических попыток приписать Сталину любое подобие нормальных человеческих чувств. Полезнее будет прислушаться к свидетельству отлично информированного Бажанова:

Я видел насквозь фальшивого Сталина, клявшегося на всех публичных выступлениях в верности гениальному учителю, а на самом деле искренне Ленина ненавидевшего, потому что Ленин стал для него главным препятствием на пути к власти. В своем секретариате Сталин не стеснялся, и из отдельных его фраз, словечек и интонаций я ясно видел, как он на самом деле относится к Ленину. Впрочем, это понимали и другие, например, Крупская[494]

.

Ученик Голиафа

На Крупскую он и переносит потом свое подлинное отношение к покойному правителю. Она обвиняется им в «отходе от ленинизма» и полном непонимании ленинского наследия: «Тов. Крупская (да простит она мне!) сказала сущую чепуху. Нельзя выступать здесь с защитой Ленина против Бухарина с такой чепухой». И вообще — «А чем, собственно, отличается тов. Крупская от всякого другого ответственного товарища? Не думаете ли вы, что интересы отдельных товарищей должны быть поставлены выше интересов партии и ее единства?» (Речь на XIV съезде).