Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Ненависть к «боженьке» ничуть не мешала Ленину по-библейски изничтожать оппортунистов, «продающих за чечевичную похлебку свое право первородства», а марксизм, на манер Энгельса, сравнивать с «первоначальным христианством» («Государство и революция»). «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов», — говорит он по поводу русских и западных социал-демократов в статье «Задачи пролетариата в нашей революции» (1917). Сталин обратит то же евангельское речение против оппозиционной горьковской «Новой жизни» (название газеты вообще донельзя раздражало большевиков, заставляя полемически его обыгрывать). Сразу же после Октября, осуждая от имени ЦК «сомнения, колебания и трусость» «всех маловеров», вышедших из руководства, Ленин монотонно заклинает свою паству: «Пусть же будут спокойны и тверды все трудящиеся!» Так, на пороге социалистического Ханаана, он воспроизводит Книгу Иисуса Навина, повествующую о вторжении в Землю обетованную; в первой ее главе четырежды звучит этот самый призыв: «Будь тверд и мужествен». Спустя два года Ленин снова повторяет библейские стихи, обращаясь к венгерским коммунистам, когда те осуществили у себя государственный переворот: «Будьте тверды! <…> Подавляйте колебания беспощадно. Расстрел — вот законная участь труса на войне <…> Во всем мире все, что есть честного в рабочем классе, на вашей стороне. Каждый месяц приближает мировую пролетарскую революцию. Будьте тверды! Победа будет за нами!» В Библии это выглядело так: «Будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь <…> Всякий, кто воспротивится повелению твоему и не послушается слов твоих во всем, что ты ни повелишь ему, будет предан смерти. Только будь тверд и мужествен!» (Нав. 1: 9, 18).

Дело, конечно, не только в церковной фразеологии, воздействие которой на большевизм обычно интерпретируется крайне поверхностно, и не только в сквозящей за ней самоидентификации всего ленинского движения с «первоначальным христианством». У этого весьма банального отождествления имелись серьезные и очень конкретные практические последствия, непосредственно сказавшиеся прежде всего на полемике с бундовцами и меньшевиками, а в более отдаленной перспективе — на судьбе коммунистической партии и страны в целом.

Слово о законе и благодати

Великая война мышей и лягушек, поразившая РСДРП со второго ее съезда, оказалась травестийным прообразом последующих чисток и сталинской инквизиции. Знаменательно, что эта первая коллизия изначально получила конфессиональную окраску, отчасти сопряженную и со спецификой национального представительства в противоборствующих фракциях. И осознанно, и бессознательно большевизм опирался на великие прецеденты, запечатленные в истории раннего христианства с его борьбой против ветхозаветного законничества и различных ересей. Другими словами, традиционное самовосприятие всех вообще революционных сил как возрожденного христианства, которое мученически сражается с жестоким ветхозаветным Саваофом-царем и сатанинскими «идолами», большевизм, существенно видоизменив, сразу же спроецировал на свои взаимоотношения с инакомыслящими социал-демократами, обвинив их в начетничестве, «фетишизме» и иудейском «фарисействе» («Шаг вперед, два шага назад»). В такой аллюзионной системе меньшевистская ветхозаветность могла соотноситься также со старообрядческим буквализмом и книжностью, представленной, предположим, Старовером

(псевдоним того самого Потресова, который говорил о вере как главном психологическом качестве Ленина). Порой меньшевики и сами вызывающе отождествляли себя с каноном древлего марксистского благочестия, как это сделал, например, Н. Иорданский на IV (Объединительном) съезде РСДРП, рассуждая о плачевных результатах большевистского радикализма:

Результаты, полученные нами, мы могли бы знать раньше, если бы не гонялись за «новыми словами» и почаще читали бы старые книги наших старых учителей [подразумевается Энгельс], которые здесь большевики называли «старообрядческие»[193].