Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Вопреки сегодняшним сладостным предрассудкам, мировое социалистическое движение было изначально пропитано расистскими, и в частности юдофобскими, настроениями[198]

. Некоторые историки тут вспоминают не только о Ш. Фурье — проповеднике геноцида или о более поздних экстатических антисемитах-социалистах — Прудоне, В. Марре, Е. Дюринге и др., — но и о Марксе с его германской спесью, русофобией и антисемитизмом (от юношеской статьи «К еврейскому вопросу» до поздних «Этнографических заметок»), и о расисте Энгельсе («Der magyarische Kampf», 1849), который предсказывал реакционным народам, наподобие австрийских славян, шотландцев и басков, жалкую участь Voelkerabfall — этнических отбросов, подлежащих устранению. Вплоть до 1890‐х годов и «дела Дрейфуса», да зачастую и позднее, антисемитизм, несмотря на активнейшее участие евреев в социал-демократической деятельности, был чрезвычайно распространенным бытовым явлением мирового рабочего движения, особенно в Австрии и Германии (как и на польских землях), — условие, чрезвычайно способствовавшее впоследствии популяризации национал-социализма среди немецких рабочих. Порой возникала, правда, неприятная потребность как-то согласовать эти душевные антипатии с официально-интернационалистической доктриной. В таких случаях интернационалисты привычно ориентировались на традиционную христианско-миссионерскую модель, сочетавшую в себе юдофобию с идеалом полнейшего нивелирования, растворения евреев в христианской среде. Показательна в этом смысле, например, позиция, которую занял конгресс II Интернационала, в 1891 году проходивший в Брюсселе: уклонившись от осуждения антисемитизма, конгресс взамен призвал еврейских рабочих (точнее, «рабочих, говорящих на идиш») к слиянию с инонациональными социалистическими партиями. Весьма сходным компромиссом, бесспорно подсказанным католическим прозелитизмом, явилась и знаменитая теория австрийского социалиста — и выкреста — Отто Бауэра, безоговорочно признававшего право на национально-культурную автономию за всеми этносами, кроме еврейского, которому надлежало смиренно ассимилироваться в христианском окружении. Такая же смесь антисемитских и ассимиляторских позывов характеризовала позицию очень многих австрийских, германских и польских евреев-социалистов, преимущественно из числа выкрестов.

Не представляли тут особого исключения и русские социалисты (кстати сказать, глубоко почитавшие Дюринга[199]

). Достаточно вспомнить Бакунина или то, с каким ликованием откликнулись народовольцы на еврейские погромы начала 1880‐х годов, в надежде на их катализирующее значение для грядущего народного мятежа (эта жертвенно-вспомогательная роль льстила, впрочем, некоторым евреям, приветствовавшим погромное движение[200]

, а П. Аксельрод, ставший позднее одним из основателей РСДРП, например, великодушно предлагал только скорректировать погромы, направив их в надлежащее классовое русло[201]

). Странно было бы ожидать, будто их преемники-марксисты чудесно избавятся от национально-религиозных предубеждений, но в черте оседлости долгое время с курьезным упорством отказывались считаться с этой почтенной российской традицией, которую в марксистском стане изначально представлял, например, Плеханов[202]. Христианский экуменизм, выступивший под псевдонимом социалистического интернационализма, обеспечивал некое возвышенное алиби для решительного отказа от того, что в еврейских революционных кругах пренебрежительно называлось «национальной узостью». Под «угнетенным народом» здесь однозначно подразумевали никак не еврейский, а только русский народ. (Сама обособленность рабочего движения в черте оседлости, развивавшегося там в последнем десятилетии XIX века неизмеримо быстрее, чем в русских губерниях, сперва была вынужденной: она объяснялась чисто географическими и лингвистическими факторами, т. е. необходимостью использовать именно идиш как язык масс.) Вместе с тем в международном социалистическом идеале усматривалось и нечто глубоко созвучное социальной этике еврейских пророков.

По замечанию Моше Мишкинского, «еврейские рабочие организации восприняли социалистическое учение как откровение, как мессианскую мечту, в какой-то мере вытекавшую из еврейских эсхатологических прорицаний и универсальных идей спасения и искупления. Эта мечта была всеобщим идеалом, рабочий Интернационал — методом его достижения». Отсюда и ранний пафос самоотречения во имя всемирного пролетарского братства. Как подчеркивает тот же автор, «о таком подходе свидетельствует первый документ первого рабочего движения, организованного в России — „Четыре речи еврейских рабочих“ (на русском языке), произнесенные на нелегальном первомайском митинге в Вильне в 1892 г.». Ораторы говорили о безоговорочном разрыве с иудаизмом и национальными праздниками (т. е. в первую очередь с субботой) во имя новой, социальной религии: