Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

И мы, евреи, одновременно «русские подданные», отказываемся от своих праздников и вымыслов, бесполезных обществу. Мы вступаем в ряды социализма и станем отмечать новый праздник… который будет существовать вечно.

И словно эхо вторит этим словам по ту сторону океана, — продолжает Мишкинский. — Передовая статья в честь I мая 1894 г. в еврейском социалистическом ежемесячнике «Цукунфт» («Будущее») <…> в Нью Йорке гласит: «Прощайте, религиозные праздники, прощайте, национальные праздники… поднимем тост за свободу, равенство и счастье народа, место рождения которого — весь мир, религия которого — братство, а Тора — наука»[203].

Однако уже во время майской забастовки в том самом 1892 году, когда прозвучало первое из процитированных воззваний, в Лодзи разразился еврейский погром, в котором самое усердное участие приняли христианские братья по классу. В рядах польских марксистов антисемитизм вообще оставался повседневной реальностью[204]

, причем польские труженики, не отличавшиеся избытком пролетарской солидарности, постоянно нападали на евреев, конкурируя с ними за рабочие места.

Рано или поздно простодушным еврейским идеологам пришлось пересмотреть свою инфантильную утопию безудержного и жертвенного интернационализма. Бунд, возникший в 1897 году, — кстати, одновременно с сионизмом и в непримиримом состязании с ним — уже вынужден был учитывать межнациональную отчужденность и потому сразу же определил себя в качестве представителя именно еврейского пролетариата.

В то же время это национальное объединение, успевшее в организационном плане заметно превзойти русские революционные группы[205], стало оказывать им самую энергичную поддержку. Собственно, «иждивением Бунда», если использовать тогдашнюю лексику, был вскоре после его создания проведен I съезд РСДРП, и состоялся он в Минске — бундовском центре. Да и вообще РСДРП в тот период выглядела скорее как русская секция Бунда, чем как самостоятельная партия. Тем сильнее было стремление освободиться от этой унизительной ветхозаветной гегемонии, соединившееся с некоторой мстительностью.

Как известно, драматические формы конфликт принял уже на II съезде РСДРП, причем непосредственным поводом к столкновению послужило тяготение Бунда к федерализму и национальной автономии в составе общероссийской партии, т. е. к уже давно завоеванному праву представлять еврейских рабочих. «Искровцы» усматривали в этих претензиях опаснейшее проявление сепаратизма. Встретив яростное противодействие, Бунд на время вышел из РСДРП.

Наивно думать, будто вся эта борьба, как и смежная большевистско-меньшевистская свара, была полностью свободна от религиозно-антисемитских стереотипов. Прежде всего здесь необходимо учитывать и актуальный исторический контекст.

Склонность Бунда к тому, что его враги называли сепаратизмом, естественно, усилилась после кишиневского погрома и во время первой русской революции — усилилась прямо пропорционально росту погромных настроений в соседней, в том числе пролетарской, среде[206]. Однако Ленин и его соратники демонстративно игнорировали все эти резоны. Вместо того чтобы осудить польских и прочих пролетариев за жидоедские увлечения, Ленин в своей искровской статье, вышедшей всего через полгода после кишиневского побоища, предпочел обвинить в разжигании национальной розни именно еврейское рабочее движение, коль скоро оно выказало неуместное чувство национального достоинства:

Эта ошибка доводит бундовцев до такой невиданной в среде международной социал-демократии вещи, как возбуждение недоверия еврейских пролетариев к нееврейским, заподазривание этих последних <…> Бундовцы повторяют сионистские выходки.