Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты

Совершенно ясно, как должны были восприниматься подобные социально-расовые аттестации в условиях внутрипартийного противостояния, когда большевики постоянно обвиняли меньшевиков — всех этих Данов, Аксельродов и Мартовых-Цедербаумов — в злостной мелкобуржуазности (характерно, что как раз группа «Вперед», куда входил Луначарский, была настроена более антименьшевистски, чем Ленин, который в 1909–1910 годах временно поддерживал курс на слияние обеих фракций[214]

). Но те же точно обвинения инкриминировались и собственно еврейскому Бунду — а тот, в свою очередь, переадресовывал их своим сионистско-социалистическим соперникам. (Правда, «мелкобуржуазной» признавалась всеми марксистами и партия эсеров — просто в силу своей приверженности крестьянству как «мелкой буржуазии».) Коль скоро речь шла именно о еврейском движении, сквозь все эти упреки с шокирующей очевидностью проступали незабвенные стереотипы (торгашество, «гешефтмахерство»), сливавшиеся в архетипический образ Золотого тельца.

Другим смертным грехом «оппортунистов» считалась их чрезмерная интеллигентность (упрек, на мой взгляд, совершенно незаслуженный) или, вернее, «интеллигентщина», бесконечно чуждая пролетарскому духу и ненавистная всем тогдашним социал-демократам, особенно большевикам. Этот презренный порок служил как бы марксистским классовым псевдонимом фарисейской «книжности», того законничества и талмудического буквализма, за которые Ленин неустанно укорял меньшевистских теоретиков, как Луначарский — послепророческое иудейство. Праздный марксистский «талмудизм» был столь же беспочвенен, как его еврейские носители, обретшие в книгах суррогат родины и реальной жизни. И естественно, что интеллигентщиной, как и мелкобуржуазностью, объяснялись тяготения к любой антимарксистской ереси.

Одновременно в большевистской установке срабатывали и другие — традиционно-имперские модели, подбиравшие для себя приемлемое идеологическое обоснование. Бунд, несомненно, верно понял природу нарождавшегося большевизма, когда в 1904 году, презрев его ритуально-интернационалистические декламации, обвинил Ленина в традиционном русском национализме, стремлении уничтожить еврейскую самобытность и, наконец, в «слепом, бюрократическом, утопическом централизме», одержимом мечтой о полнейшей унификации (после октября 1917 года влившись в РКП, он утратил это понимание). Сегодня, вслед за Агурским и другими исследователями, мы вправе сказать, что тогдашняя ленинская борьба против федеративного принципа предвосхищала и послеоктябрьскую реставрацию империи — фактическое возвращение большевизма к идеалу «единой и неделимой» России, мотивированное единением пролетариата (при бутафорской независимости союзных республик). Примкнув к большевизму, Сталин сразу распознал эту центростремительную тенденцию, означив ее в самой своей лексике. В 1906 году он призывал к созданию «единой и нераздельной

партии» («Две схватки»). Сталин неизменно поддерживал централистские установки, которые ему суждено было довести до столь впечатляющего триумфа.

Дух марксизма и дух субботний

В сознании этого семинариста, как и многих других людей, привычных к православной или даже католической традиции, ленинский централизм должен был соотноситься с знаменитым богодухновенным «единодушием» христианских соборов и так же контрастировать с расхлябанной меньшевистской разноголосицей или бундовским федерализмом, как и со столь же обязательным разладом, неустройством и сварами в стане еретиков. В 1915 году, через несколько лет после окончательного разделения РСДРП, Ленин в брошюре «Социализм и война» (написанной совместно с Зиновьевым) подводит величавый итог конфликту: «Вся история с.-д. групп, боровшихся с нашей партией, есть история развала и распада». Оно и понятно: ведь, согласно Ленину, «большевизм выразил пролетарскую сущность движения, меньшевизм — его оппортунистическое, мещански-интеллигентское крыло» («Из прошлого рабочего класса в России»). Уже в своем предбольшевистском трактате «Шаг вперед, два шага назад» (1904) Ленин, нападая на «интеллигентскую хлюпкость» и расплывчатость меньшевиков, почтительно цитирует Каутского: