Письма, 1926-1969

Самое страшное, разумеется, заключается в том, что беззаконие распространяется все дальше и дальше. Все, что происходит в действительности, происходит за рамками закона. Во-первых коммунистическая партия законодательно не запрещена. В этом и кроется роковая ошибка – и очередная ловушка. (Те, кто регулярно выступает за ее запрет, вынуждены выслушивать упреки в антидемократизме.) КП не запрещена, но ни один ее член не может найти работу, полностью дискредитирован и т. д. Единственный, кто это понял – Джордж Шустер, президент Хантерского колледжа в Нью-Йорке. Если бы партия была под запретом, не было бы никакой неопределенности: каждый, кто остается ее членом нарушает государственный закон, все, что он делал прежде, – никого не касается, если не будут допущены законы с ретроактивным влиянием. Чему до сих пор сохранились живые примеры. Не в самих законах, но в администрации.

Само правительство, с президентом-гольфистом⁹ во главе, столь беспомощно, как Вы наверняка поняли из газет. Это правительство «Большого бизнеса», единственная забота которого состоит в том, чтобы сделать «большой» бизнес еще больше. На практике это не обязательно означает депрессию, но вероятно уничтожение более мелких, независимых предприятий. Это чрезвычайно важно. Здоровое экономическое развитие заключалось именно в распределении государственных заказов среди представителей мелкой и средней промышленности, несмотря на высокую стоимость и даже в условиях напряженного военного производства. Все закончилось, а трестирование с каждым днем только набирает обороты. Опасность такого развития заключается не столько в приращении власти крупных концернов (ее эффективно контролирует реальная власть профсоюзов, к тому же все они действительно зависят от государственных заказов), сколько в том, что из поля зрения пропадает маленький, независимый

человек, как политическое явление. Другими словами, эта власть каждый день пытается превратить общество в то, чем оно и так является, – в общество штатных служащих. Все это на руку Маккарти, ведь вина за абсолютную инертность общества лежит как раз на таких служащих. При этом экономический бум, на который все возлагают надежды и который рано или поздно должен случиться, поскольку все становятся богаче каждую минуту, играет здесь ту же роль, что безработица в Германии. Разницы никакой.

Бывшие коммунисты сейчас очень опасны для процесса дезинтеграции. A la lounge, на мой взгляд, они не смогут сохранить свои позиции. Их место займет староамериканское ничегонезнание, поскольку лишь оно соответствует сложившейся идеологии американизма. Это уже достаточно очевидно. (Президент Бруклинского колледжа, известный всему городу идиот на серьезной должности, здесь таких называют «реакционерами», в публичной дискуссии заявил мне, что родился и вырос в Айове, а потому не собирается раздумывать или разбираться в том, что справедливо, он и Сидни Хук – превеселое сочетание – затем объявили мне, что не очень-то по-американски цитировать Платона, а я, точно так же, как и Тиллих, страдаю от своего

германского Sic! происхождения). Некоторые интеллектуалы понемногу уходят в тень. Показательно и то, что Конгресс за свободу культуры¹⁰

, который, видит бог, и пальцем не пошевелил ни ради культуры, ни ради свободы и превратился в своего рода логово, уже не имеет серьезного значения. Но подавляет как раз то, что ничуть не менее прекрасные люди, которые вступили в эту организацию годы назад, когда все еще выглядело иначе, несмотря на сомнения все же решились либо покинуть ее ряды, либо выразили требование протестовать против методов разведывательного комитета. Итог был такой же, поскольку подобные требования привели бы к расколу. По одиночке они ничего не могут, пропадают из вида и т. д. Но власть общественного мнения в этой стране столь велика, что никто не может ничего предпринять, несмотря на то что пока можно гарантировать, что публичные требования не грозят никакими последствиями! (Впрочем, чтобы картина не показалась недостоверной, именно Хук, который восемь недель назад объявил мне, что разведывательный комитет конгресса – единственный способ сохранить академическую свободу! – отстранился от обсуждений несколько дней назад. В открытом письме, опубликованном New York Times.)