Письма, 1926-1969

Последние месяцы пролетели так быстро, что я лишь теперь замечаю, как давно не писала. Благодарю за Ваше прелестное письмо. Нет, поверьте мне, причина моего беспокойства не в недоверии, но в, возможно, непонятной Вам еврейской тревоге за Ваше здоровье. Оставим все как есть. Все равно ничего нельзя поделать. Рассудок здесь не очень помогает.

Я была так рада всему, что Вы пишете о работе. Три тома на выбранную тему вовсе не кажутся мне избыточными. Как Вы это устроите? Вскоре выйдет первый, а за ним все остальные? Или Вы хотели бы подождать, пока не будут готовы все три? Я как раз закончила работу над докладом для Американской ассоциации политических наук, который прочитаю в сентябре, об «Интересе к политике в современной европейской философии»¹, и в нем осторожно упомянула о Вашей мировой истории философии. Это здесь называют work in progress, Вы же не против? Все, что я о Вас рассказываю, касается сочинения для Шилппа. Чем он занят? Я ничего о нем не слышала.

Мы как обычно сбежали сюда из раскаленного Нью-Йорка, в наше привычное и уютное бунгало. Оба работаем, Генрих над новым курсом для Новой Школы, я над немецким изданием книги. Любопытно снова в нее погрузиться, в работе скрыто определенное ремесленное очарование. Приятно выбраться из политической философии и груды рукописей, чтобы взглянуть на них отстраненно.

Мне очень обидно, что я не смогу приехать в Европу. Но между тем произошло еще кое-что. Больше года назад Калифорнийский университет в Беркли предложил мне место на кафедре, на что я ответила, что не хочу быть «профессором», но всегда готова принять участие во временных проектах. Теперь они предложили мне годовую работу на очень хороших условиях. После множества телефонных разговоров (все переговоры здесь ведутся по телефону через три тысячи миль, а слышно так хорошо, словно мы в одной комнате) мы условились, что я приеду на семестр весной, прочитаю лекцию об истории политической теории от Макиавелли до Маркса, проведу два семинара, один вводный семинар и один семинар для студентов старших курсов. Будет полезно пару месяцев выражать свои мысли так, чтобы меня понимали дети. Расставание неприятно, от 3,5 до 4 месяцев, особенно неприятно в нынешних обстоятельствах, когда мы одиноки и привязаны друг к другу сильнее, чем прежде. Но с другой стороны…

Я забыла написать Вам, что внезапно объявился Визе², чтобы прочитать гостевую лекцию на Среднем Западе, и мы, разумеется, помирились. Он совершенно не изменился – общительный, приятный, любезный и всегда немного беспутный, и он по-прежнему меня боится. Мне понравилось, что он совершенно не сентиментален и самоироничен. Он был очень мил. В восторге от Америки и развлекался мыслью переехать сюда навсегда. Конечно, у него есть какие-то планы. Немецкие кафедры местных университетов никуда не годятся, потому что со времен Первой мировой никто не интересуется немецкой литературой. Сейчас все меняется и университеты отчаянно ищут компетентных людей, чтобы восстановить работу отделений. Мы много о Вас говорили, оттуда и открытка.

Блюменфельд тогда не объявился, поскольку сразу из Берлина должен был возвращаться в Израиль. Он как раз написал, что в этом году едет в Швейцарию и обязательно даст о себе знать. Хочу предупредить Вас: в связи с его семидесятилетием вышел целый ряд посвященных ему статей, я запомнила лишь один забавный случай, потому что он очень показателен. Когда он был моложе, он пытался обратить в сионизм человека, который возражал: «Но Вы должны признать, что эта затея не имеет шансов на успех». На что Блюменфельд ответил: «Кто Вам сказал, что я заинтересован в успехе?» И несмотря на это ему удалось стать президентом организации – такое возможно лишь в Германии! Вы же помните слова Катона, которые всегда цитировал Генц: Victrix causa diis placuit sed victa Catoni.

³ Это дух республиканизма.

Лео Штраус: профессор политической философии в Чикаго, весьма уважаемый человек. Автор хорошей книги о Гоббсе⁴ (и книги о Спинозе). Теперь пишет о естественном праве⁵. Он убежденный ортодоксальный атеист. Очень любопытный. По-настоящему одаренный ум. Мне он не нравится. Ему за пятьдесят, ближе к шестидесяти.

Я слышала, что Крюгер⁶ тяжело болен, очень жаль. Знаете ли Вы подробности?

Да, ревматизм весьма коварная и мучительная болезнь. Неужели нельзя ничего поделать? Раньше принимали грязевые ванны, но они, вероятно, не так уж хорошо помогают. Как дела с сердцем?

Отправитесь ли Вы снова в Санкт-Мориц? Мы остаемся здесь до конца августа. Адрес: Chestnut Lawn House, Паленвилль, Н.-Й.

Всего самого лучшего вам обоим

Ваша

Ханна

1. Доклад не опубликован.

2. Бенно фон Визе.