Письма, 1926-1969

Великолепно, что Вам предложили место на кафедре в Беркли. Отказаться от него – как это похоже на Вас. Если бы не Ваш муж, я бы счел это проявлением хюбриса. Блюменфельд высказал опасение, что Вы, вероятно, совершаете серьезную глупость. Я возразил, что, вероятно, такой Вы были и в юности, но теперь Вы так реалистичны, так опытны, так умны, что сможете держать себя под контролем и не станете оскорблять американцев. Кроме того, Вы умеете писать и выражать свои мысли, не задевая ничьих чувств, а потому никто не запретит Вам высказываться. Но после слов Блюменфельда, меня охватила тревога, и я решил написать Вам об этом. Весенний семестр в роли приглашенного профессора в Беркли будет для Вас, без сомнения, очень полезным, не только благодаря Вашей личной профессорской работе, но и благодаря отклику, который Вы получите. Но без мужа это действительно будет непросто.

Вы пишете о нынешнем положении в Америке. Я его не понимаю. Один выдающийся американский еврей недавно написал Блюменфельду: «Вот уже пахнет жареным». Неужели он говорил всерьез? Или Вы имеете в виду что-то совсем иное?

Меня очень интересует все, что Вы пишете о Лео Штраусе. Теперь атеист? В ранних книгах он предстает ортодоксальным евреем, который оправдывает власть. Стиль и интонация его книг мне крайне несимпатичны. Но все его тексты изобилуют фактами.

Вы спрашиваете о Крюгере. В январе и осенью 1953-го он пережил два сердечных приступа. Причина медикам не ясна. Но состояние его неудовлетворительно, в первую очередь афазия. Он совершенно точно не сможет продолжать работу или читать лекции. Сейчас он в санатории в Гейдельберге. Пока не вышел на пенсию. По понятным причинам никто не теряет веры в возможность выздоровления. Положение печальное. На мой взгляд, для немецкой философии его увольнение – величайшая потеря. Крюгер самый порядочный, надежный, серьезнейший человек. Над немецкими университетами очевидно довлеет злой рок.

Моя жена, несмотря на колено и ревматизм, чувствует себя на удивление хорошо. Мы очень рады. Проблемы с сердцем не представляют угрозы, но дают о себе знать. Работоспособность снижается. Бодрость духа и живость души неизменны. Мы счастливы вместе. Каникулы в этот раз провели в Вале, неподалеку от Женевского озера. Госпожа Вальц на машине показала нам местные пейзажи, от Большого Сен-Бернара до Эвьяна и Мон-Пелерен.

В конце сентября состоится конференция о Шеллинге в Рагаце. Работаю над докладом.

Мы с женой передаем Вам и Мсье сердечный привет

Ваш

Карл Ясперс

С Вашего позволения, вот короткое письмо, записанное под диктовку. Но все же, вероятно, лучше, чем ничего.

160. Ханна Арендт Карлу Ясперсу6 октября 1954

Дорогой Почтеннейший

Это письмо – и не письмо вовсе, я в первую очередь хотела поблагодарить Вас за книгу Бультмана¹ и написать о ней подробнее, но почему-то отвлеклась и забыла поблагодарить Вас за прекрасное письмо о визите Блюменфельда. Делаю это сейчас и немного отодвигаю Бультмана. К тому же я так скучаю по вам обоим, что каждое письмо только злит меня, поскольку я не могу вас увидеть и побеседовать с вами.

К вопросу о еврейской ассимиляции: Блюменфельд опирается – на мой взгляд совершенно справедливо – не на опыт отдельного человека, но на историко-общественный опыт определенной группы людей. Вы пишете: еврейские немцы, но люди обычно рассуждают (несправедливо?) о немецких евреях. Блюменфельд, будучи сионистом, не может сказать ничего иного: существуют немецкие евреи, которые составляют часть рассеянного по миру еврейского народа. Это справедливо с исторической точки зрения, с позиций еврейской истории. Что касается ассимиляции: с политико-общественной стороны ситуация была невыносима и должна была так или иначе измениться – исчезновение или сионизм. Но как раз из-за того, что в политико-социальном отношении все было так непросто и по существу невыполнимо, появились непревзойденные индивидуальные возможности, человеческие и интеллектуально-прогрессивные. В этом смысле немецкий иудаизм был весьма важным явлением. История, которую Вы рассказываете, поистине волшебна, как и недоверие со стороны средиземноморских народов, которые в нордической сдержанности всегда чувствуют неприязнь, поскольку не могут и вообразить, что человек может быть столь сдержан. Ваш юный неаполитанский друг отреагировал бы точно так же².

Блюменфельд страдает от приступов уже 13 лет. Все, кто его знает, говорят, он превратился в руину самого себя. Я надеялась, Вы увидите что-то сквозь нее и сможете ее наполнить, и благодарна Вам за это. Конечно, он настоящий «немец». Он часто говорил: «Я сионист по милости Гете». Дженни – Ваша жена поняла это еще быстрее, чем Вы, – «Я оставил ее в покое» великолепное выражение!³ – совсем другая история и не обязательно очень приятная.