Письма и дневники

и) то же, матерчатые, с половиками (черная подкладка).

к) системы подъемных занавесок всех фасонов.

л) покрывала в цвет пола для мебели.

м) мебель и рельефы из люков.

н) занавески из лент (отдельно подымаются).

о) ширмы Андреева¹⁴¹ треугольные.

Шаляпин мне читал Сальери очень холодно, но очень убедительно¹⁴². Он как-то убеждал меня красотами Пушкина, втолковывал их. Вот что я почувствовал: он умеет из красот Пушкина сделать убедительные приспособления…

Каждое чувство само по себе останется незамеченным.

Нужны знаки, жесты, слова, формы, чтоб их передавать. Нужны способы для заражения. Чувства требуют для своего выражения слов, слово – голоса, голос добавляется иллюстрацией, то есть жестом. Гениальное чувство Пушкина требует его слов и стихов (то есть формы поэтической). Форма – это лучшее, наиболее убедительное приспособление для актера.

Задачи, правда.

Как искать правду и верные задачи. Иногда актеру кажется, что он живет правдой, а на самом деле – это штамп. Нужен опытный глаз чуткого режиссера, который должен корректировать направления и искания. Как без зеркала трудно и даже невозможно сделать сложную прическу, так и без режиссера трудно понять правду и верную сложную цепь жизненных задач. […] Как же быть и в чем состоит это корректирование режиссера? А вот в чем.

Есть такая игра. Прячут какой-то предмет тайно от ищущего. Кто-нибудь садится за рояль. Как только ищущий приближается к спрятанному предмету, музыка начинает едва слышно и медленно играть, и чем ближе и чем увереннее он подходит к спрятанному, тем сильнее, быстрее и энергичнее играет музыка. Эту роль пианиста должен взять на себя режиссер и пользоваться ею очень осмотрительно. Он должен предоставить полную свободу интуиции актера при его поисках и только чутко говорить – верно, убедительно, или неверно, неубедительно.

[НАЧАЛО РЕПЕТИЦИЙ «СЕЛА СТЕПАНЧИКОВА»]

12 января 1916 г.

Мы начинаем большую и сложную творческую работу. Вам как артистам придется творить живые образы людей, мне как режиссеру придется сначала помогать вашему творчеству, а потом, познав ваши создания и углубившись в замыслы автора, сроднить их между собой и создать для них живую сценическую атмосферу, в которой будет легко дышать и жить вашим созданиям. […]

Органические элементы, по законам природы, должны перебродить, претворяться, соединяться и в новых соединениях образовать новые органические вещества. Так и живые элементы человеческого духа, складываясь и соединяясь в душе артиста, создают новые живые комбинации живых чувств и ощущений, создающих душу роли. […]

Стоит к живым ощущениям души роли прибавить несколько мертвых штампов и противоестественных условностей актерской игры, и все спутается в душе артиста, и осквернится живая душа роли. […]

Артистическая природа создана так, что творческий процесс совершается ею, в большей своей части, бессознательно. Сознание может только помогать работе артистической природы, то есть разжигать воображение, память, создавать заманчивые темы творчества, к которым со страстью устремится творческая воля артиста, подсказывать факты, условия жизни, знакомые по опыту артисту и зарождающие вновь знакомые ощущения. Словом, сознание может способствовать творчеству, но не выполнять его. Да не посетуют на меня модные режиссеры, которые претендуют на первую роль в театре, [на роль] вершителей его судеб, [претендуют быть] мудрее и утонченнее самой природы. […]

Коренева играет Татьяну Ивановну в «Фоме» («Село Степанчиково»). Она сумасшедшая, и ей представляется, что все безумцы – испанцы, романтизм, средние века и тому подобное.

Коренева спрашивает: как же я должна обращаться к вам (то есть ко мне). Должна ли я видеть вас – дядюшку, или какого-то испанца.

Станиславский отвечает: если я буду смотреть на эту пустую сцену и буду заставлять себя видеть в ней окно, а за ним море, то я буду галлюцинировать. […] Чтоб поверить тому, что я смотрю вдаль и почувствовать в этом привычную правду, совсем не надо галлюцинаций, ни настоящего моря и окна. Вот я смотрю на самую отдаленную точку этой большой залы, и в темном углу ее мне мерещится какое-то пятно или фигура. Что это? Страшное или нет? Но то, что я пристально смотрю и хочу угадать опасность – это правда, я ее чувствую, так как действительно именно так смотрят вдаль. Теперь не все ли равно, что это – подводная лодка, направленное дуло револьвера, или просто чья-то муфта, брошенная на скамейку. Правда то, что я рассматриваю и хочу узнать, что это.

Поэтому, если Вы будете смотреть на меня и вместо меня захотите видеть испанца – это будет галлюцинация, и вы не почувствуете правды. […] Я – есть я. И всегда им останусь и никогда вас не обману, что я не я. Но, и это очень важно, вы сами, незаметно для вас самих будете относиться ко мне не просто как к Константину Сергеевичу Алексееву, а как к Константину Сергеевичу Алексееву плюс еще что-то.