Площадь Борьбы

А Зайтаг не хотела уезжать. Это не входило в ее планы.

Об этом она однажды поговорила с Даней Каневским.

— Ну а бомбежки? — спросил он ее жестко. — Не боитесь за ребенка?

Бомбежки продолжались почти каждый день. Это была правда.

— А к чему это ваше моралитэ? — она посмотрела исподлобья, обиженно, вдруг сделавшись похожей на гимназистку. Даня про себя даже улыбнулся. — Мне здесь… — продолжала Светлана Ивановна уже гораздо уверенней, — мне здесь будет спокойней. Почему-то это так… А погибнуть… погибнуть можно везде. К тому же, если Москва совсем опустеет, ее ведь будет легче взять, не так ли?

Тут покраснел уже Даня.

— Вы же знаете… — сказал он.

— Я знаю… — прервала она. — Кто-то нужнее на фронте. Вы — там, в вашей Сибири. А я тут.

Этот разговор долго не выходил у Дани из головы, и он — то на улице, то в трамвае, то на работе — прокручивал его про себя, щурился, качал головой, тер ладонью щеку.

На самом деле, если бы он задержался в Москве еще на три недели, под каким-то благовидным предлогом, шанс остаться был и у него. После 7 ноября, после речи Сталина практически все московские производства начали понемногу восстанавливать свой обычный ритм. Набрали откуда-то людей — подростков, женщин, пенсионеров, запускали новые технологические линии, вместо вывезенных в эвакуацию, чинили старые оставшиеся станки, работали днем, ночью, лишь бы работать. Он мог бы, например, пойти на «Трёхгорку». На любой другой комбинат.

Но не пришлось.

А Светлана Ивановна переживала по другому поводу — потому что она не сказала Дане всей правды.

Нет, она не сказала ему. Да и кто он ей был, сосед?

На самом деле главной причиной был сон. Способность спать, которая вдруг вернулась к ней, когда она этого уже не ждала. Нормальный здоровый сон нормального здорового человека. Она не хотела вновь очутиться во власти бессонного ужаса, в этом адском холодном огне.

Почему-то она была уверена, что если сдастся, сломается и согласится на эвакуацию, на эти неуютные холодные вагоны и путь в неизвестность, — бессонница обязательно вернется, и она не сумеет уже до конца жизни преодолеть свою вечную зудящую тревогу и болезнь.

Впрочем, тут была одна деталь. Да, она спала теперь по десять часов, в свободные дни могла проваляться до полудня, сладко потягивалась, зевала, открывая окна и натягивая на себя все одеяла и даже шубку, спала как сурок, как младенец, спала, спала, спала, наслаждаясь каждой секундой — отсыпаясь за все предыдущие годы.

Да, воздух вокруг нее вроде бы вновь стал плотным, понятным, резким, все звуки были обычными, все цвета нормальными, краски, линии, уголки, округлости — все было на своих местах. Но…

Но все же она никак не могла избавиться от странного ощущения, что сон и явь опять поменялись местами.

Начали маскировать здания. Однажды Зайтаг шла по Малому Каменному мосту и чуть не упала, потеряв равновесие от неожиданности: вокруг стояли какие-то новые дома, раскинулась какая-то новая улица, вместо фабричных корпусов на набережной высились новые жилые громады, было это наяву или во сне, точно сказать Светлана Ивановна не могла, голова закружилась, она готова была закричать от ужаса, но в этот момент встретилась глазами с идущей навстречу женщиной, и та молча улыбнулась ей — мол, все в порядке. Это были декорации. Она по-прежнему часами (теперь днем, если позволял график) бродила по Москве — но узнавала знакомые места с большим трудом, особенно ее поразил Мавзолей, превращенный за ночь в трехэтажный купеческий дом эпохи модерна.

День и ночь трудились художники, архитекторы, в мастерских создавались грандиозные декорации домов и улиц, чтобы защитить от бомбежек настоящую Москву.

Но никакая маскировка не помогала.

Бомба действительно попала в Большой театр, пробила крышу, сцену, и хотя она не разорвалась, внутри здания образовалась огромная воронка, в это даже невозможно было поверить, тем более что в газетах ничего об этом не писали.

В скупых газетных заметках к столице «прорывались» лишь «отдельные самолеты», а бомбы падали на пустыри, никого не задев, но люди в городе обо всем знали, каждое утро в очередях и на остановках транспорта, на кухнях и на работе разносились страшные новости, да и как их было скрыть, если разрушения повсюду, ночью по городу носились пожарно-спасательные команды, они расчищали завалы и вытаскивали людей, стараясь убрать мусор до утра, но до утра не получалось, там и тут возникали новые ограждения, стояли суровые милиционеры, которые советовали проходить, не задерживаясь, и все знали — здесь упала бомба.

Невозможно было представить себе бомбу, разворотившую внутренности Большого театра, невозможно было представить себе, что бомбы падали в Кремле, а ведь только во время одной бомбежки там погибло около сотни курсантов, невозможно было представить себе бомбы в районе ЦК партии — а Зайтаг сама, своими руками, поскольку Историчка находилась рядом, разбирала страшные завалы на другой стороне сквера и видела, как из серых мрачных зданий выносили трупы, накрытые простынкой.