По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии

Секрет современности Л.С.Выготского в истории нау­ки почти нашли С.Тулмен, А.Пузырей, А.Козулин, которые, говоря о «феномене Выготского» как о загадке XX в., в самих своих характеристиках Л.С.Выготского по­чти приближаются к ее разгадке. Еще 3.Фрейд учил, что переименования, метафоры не являются случайными об­молвками, а имеют потаенный смысл. В образных сравнени­ях этими авторами Выготского с Моцартом, в уподоблении судьбы Л.С.Выготского судьбам литературных героев Сер­вантеса, Т.Манна, Г.Гессе и Б.Пастернака — ключ к по­ниманию «феномена Выготского» и особости его пути в науке. Выготский всегда, даже когда его тексты трансли­ровались с помощью бихевиористской или рефлексоло­гической научной терминологии, занимал глубинную смысловую позицию Мастера, подлинного художника, занятого строительством культурной конкретной психо­логии человека. Культурно-историческая психология и стала произведением новой культуры понимания челове­ка, вышедшим из творческой мастерской Л.С.Выготского и его соратников. Если воспользоваться при понимании произведений Выготского условной типологией столь любимого Выготским поэта Осипа Мандельштама, то можно сказать, что Выготский был «смысловиком», а не «рациональным формалистом».

Впоследствии идеи школы Выготского действительно, как отмечают некоторые философы, были погружены в многолетний анабиоз. Но эти идеи вовсе не потому погру­жались в анабиоз, что относились к сфере логики, филосо­фии или культурологии, а психологи не поняли их значения. Причина задержки движения культурно-исторической тео­рии, ее замедления, разветвления по многим, порой внеш­не не связанным оттоком от основного русла заключена не в науке, а в социальной истории общества.

Для понимания необходимо прежде всего мозаику культур в ходе человеческой истории расположить как бы у двух полюсов — полюса и полюса В господствует представ­ление о том, будто мир — большие часы, которые заво­дит мудрый часовщик. Все размерено, предсказуемо и подчинено раз и навсегда заданному распорядку соци­альных действий. В литературе подобный социальный ра­циональный мир точными мазками передан в романе- утопии Е.Замятина «Мы» и в романе-утопии Дж.Оруэлла «1984». Но, как пелось в песне, «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Сказки-утопии Е.Замятина и Дж.Оруэлла сделались былью, они стали безличной культурой по­лезности, в которой любая психология конкретного человека и, конечно же, гуманистическая культурно-историческая психология были противны самой сути куль­туры полезности, уже фактом своего существования по

Культура полезности оснащена своего рода идеологи­ческими фильтрами, которые чутко определяют, какой «образ человека» имеет право поселиться в мышлении и обществе, стать предметом исследования в науке. Образ «человека-марионетки», «поведенческого робота», даже если этого не осознавали исследователи, наиболее оправ­дывался работами в области изучения условных рефлек­сов, рефлексологии и реактологии. Именно этот образ «рефлексологического робота» был в конечном счете вос­требован административно-командной системой тотали­тарного социализма.

В 1930 годы тень культуры полезности тоталитарного социализма медленно, но верно наползала на генетику, ноосферную философию и педагогику. Наряду с генети­кой и философией, проповедующей «принцип солидар­ности», в культуре полезности подвергается остракизму и человекознание.

Культурно-историческая психология школы Выготского стремительно формировалась в те годы как практическая психология развития, выступая основой педологии — на­уки об изучении развития и воспитания ребенка. Но в психологических исследованиях развития индивидуально­сти, диагностике индивидуальных способностей каждого ребенка складывавшаяся в 1930 годы командно-админис­тративная система не нуждалась. В обстановке всеобщей унификации начала утверждаться педагогика казармен­ного типа. Тут-то рельефно обозначилось расхождение про- граммы культурно-исторической психологии и программы построения тоталитарного социализма.