Итак, можем ли мы понять, что творилось во внутреннем мире Сигизмондо Малатесты и других сходных с ним по духу героев эпохи? Каким образом умиротворяющая ренессансная культура сочеталась у этих людей с бушующими страстями? Почему итальянские тираны привлекали к себе титанов гуманизма и тут же вдруг совершали жестокие преступления? Можно ли считать кровавую историю, свершившуюся в Градаре, всего лишь досадной случайностью или же подобные трагедии были характерны для Ренессанса не меньше, чем картины Леонардо, статуи Микеланджело или ученые трактаты Альберти? Что означает гибель Франчески и Паоло: закат мрачного Средневековья или рассвет величественной эпохи Возрождения?
Глава 4. Власть, страсть и месть
Как-то раз знаменитый Дмитрий Лихачев (тогда еще не академик) решил поискать в русской культуре конца XIV – начала XV в. признаки предвозрожденческого индивидуализма. Нашел он их «в широком развитии скитского монашества»{986}
, что вышло довольно странно, поскольку по такому критерию ранний Ренессанс можно было бы перенести из Италии времен Дученто и Треченто на Восток в первые века христианства. А какой-нибудь Симеон Столпник оказался бы просто воплощением ренессансного индивидуализма.В общем, поиск нашего Предвозрождения, соответствующего в известной степени Предвозрождению западному{987}
, прошел неудачно. Лихачев, бесспорно, показал, что наша культура возродилась после монгольского нашествия, но сам по себе факт подобного возрождения не имеет отношения к Ренессансу как конкретному культурному явлению конкретной эпохи, выразившемуся в важнейших достижениях европейской философии, техники и искусства. В результате одна из стандартных претензий к русской истории состоит ныне в том, что наша страна не прошла через Ренессанс. Неудачная траектория движения лишила отечественную культуру ряда важнейших характеристик, позволивших Западу осуществить модернизацию. Россия, мол, отстает в развитии, поскольку народ так и не обрел в нужный момент тех способностей, которые вырабатывались в прекрасном мире Микеланджело, Шекспира и Эразма, а вместо этого унаследовал культуру Византии. «Русь двигалась не к Возрождению – новому высвобождению эмансипированной творческой энергии и индивидуального самосознания, – но к синтетическому утверждению традиции. ‹…› Все, что видели и слышали верующие, наставляло их на путь к Богу, а не вело к философским размышлениям и книжной мудрости»{988}. «Византия погибла, но ее душа нашла вечное пристанище в России, которая очень сильно стала походить на нее»{989}.Подобная трактовка истории не принимает во внимание то, что условный Запад сам был неоднороден как в формировании, так и в восприятии ренессансной культуры. Достижения городов Северной Италии, Южной и Западной Германии, Нидерландов, а также Лондона с Оксфордом интерпретируются как достижения всей «западной цивилизации». Но европейская периферия – Южная Италия, Пруссия, Скандинавия, Польша, Балтия, Ирландия, целый ряд регионов Пиренейского полуострова, Балканы и т. д. – не отличалась, мягко говоря, высокой плодотворностью ренессансного творчества. Периферия скорее являлась потребителем ренессансной культуры, чем ее создателем. Нынешние успехи стран Запада в развитии рыночного хозяйства и демократии не имеют прямой и очевидной связи с достижениями пятисотлетней давности. Те, кто был тогда периферией (Швеция, Дания, Норвегия, Финляндия), выглядят не хуже родины титанов Возрождения.
Более того, даже в те страны, которые, без сомнения, имели большие культурные достижения в эпоху Возрождения, новые идеи приходили порой с большим опозданием. «Переменам в искусстве и литературе, случившимся в конце XIV столетия в Италии, потребовалось известное время, чтобы достичь Северной Европы, где Ренессанс сформировался лишь в начале XVI века»{990}
. Не случайно Шекспир – знаковая фигура для ренессансной Англии – на несколько поколений моложе Леонардо, Микеланджело, Рафаэля.Европейский регион, в котором интенсивно формировалась новая культура, был довольно ограничен в пространстве, о чем свидетельствуют не только великие имена, но и статистические данные. Так, скажем, к 1500 г. в Европе имелось более 250 печатных станков, но при этом 80 – находилось в Италии, 52 – в Германии и 43 – во Франции{991}
. На все остальные страны в совокупности приходилось, таким образом, лишь 75 машин, что свидетельствует о явной неравномерности распространения великой культуры Ренессанса даже среди государств Запада.