Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

Не так уж важно, похожи ли портреты на реальных героев. Важно то, что живопись отражала стремление человека выглядеть на холсте соответствующим образом, отражала свойства, которые считались в обществе того времени достоинствами. Портрет был средством «самоузнавания»{997}. Но узнавания не столько себя реального, сколько того, каким хотелось бы герою себя видеть.

В литературе эпохи Ренессанса тоже можно обнаружить эти два подхода. Вот, например, «Неистовый Роланд» итальянца Лудовико Ариосто – поэма или, может, точнее, эпопея, возникшая в самом начале XVI в. «Что ни скок, // То десять с ног, // Что ни взмах, // То двадцать в прах»{998}. Подобным образом разделывается со своими врагами Руджьеро – один из ее героев, демонстрируя свою «бесстрашную греховность», да, пожалуй, и «моральную неразборчивость». Герои Ариосто крошат людишек почем зря и в ус себе не дуют. Что там десять или двадцать! Сотня-другая трупов устилает путь героя к славе чуть ли не в каждой песне поэмы. А порой доходит и до по-настоящему серьезных разборок: в большой битве христиан с басурманами под Парижем «восемьдесят тысяч полегло под сталью меча, мужики и волки вышли из логовищ обирать и грызть мертвецов»{999}

. Причем выглядит все это побоище у Ариосто не трагично, а скорее даже круто. Погибают не столько злодеи, сколько невинные люди, но все происходящее – не трагедия, а фон. В неистовых взмахах меча и ударах копий находит выражение пробуждающаяся индивидуальность людей Ренессанса. Например, воинственная дама Брадаманта – одна из главных положительных героинь поэмы – собиралась как-то сразиться с Руджьером – своим возлюбленным, поскольку полагала, что он ей изменил. Но, не найдя в себе душевных сил ударить мечом столь дорогого ей человека, вломилась в битву и обратила гнев на ее рядовых участников, уложив более трехсот человек{1000}. Ничего не скажешь: милая девушка с тонкой душевной организацией.

В «Неистовом Роланде» все неистово – битвы, путешествия, проявления страстей. Человек не знает никаких границ, несется по миру – то ли с какой-то целью, то ли вообще без цели, совершает подвиги, тут же, под воздействием момента, меняет свои намерения и опять куда-то несется, плохо осознавая смысл этого движения. Когда граф Роланд в результате несчастной любви сходит с ума и становится в полном смысле этого слова неистовым (furioso), он, собственно говоря, не сильно отличается по своим действиям от героев, остающихся вполне вменяемыми, – так же несется по Франции, по Испании, по африканской земле, так же крушит… Разве что одет не вполне прилично и допускает некоторые излишества в проявлении силы – рвет с корнем деревья, дробит скалы{1001} и мужиков убивает совсем уж ни с того ни с сего{1002}

. Все мечутся на огромном пространстве от Катая (Китая) до Ирландии и от мрачных адских подземелий до Луны, куда заносит одного из героев. Кто-то ищет любви, но вместо нее находит противников, легко переходя к поединкам вместо утех. Кто-то, напротив, устремляется к местам сражений, но, так и не доезжая до них, оказывается поглощен совершенно иными приключениями. Случайно встречаются, случайно рубятся, случайно спасают прекрасных дам.

А вот совершенно иной пример неистовости – «Лузиады» португальца Луиша де Камоэнса, появившиеся примерно через полвека после «Неистового Роланда». Здесь мы снова видим героев, несущихся по всему миру через бушующие волны двух океанов, преодолевающих огромные пространства, борющихся с трудностями, подчиняющих себе людей и природу. Камоэнс, в отличие от Ариосто, сам провел долгие годы в скитаниях по далеким восточным странам, и его рассказ еще более конкретен, еще более – если можно так выразиться – ренессансен, чем «Неистовый Роланд». Но в основе «Лузиад» уже не средневековый эпос, а исторический факт – путешествие Васко да Гамы вокруг Африки в Индию. Великие географические открытия считаются важнейшим культурным достижением «титанов Ренессанса». И данное путешествие воспринимается самим Камоэнсом как символ покорения мира человеком в самом что ни на есть широком смысле. Дело не столько в отдельно взятой Индии, сколько в дерзновении как таковом. Боги дрожат при виде гордых португальцев и ощущают, что те постепенно приходят к ним на смену: «Вы видели, как с гордым самомненьем // Сыны земли свод неба покоряли, // Безумному поддавшись вдохновенью, // В скорлупках утлых в море отплывали, // И всюду, без боязни и смущенья, // Свое господство властно утверждали. // Они с престолов скоро нас низринут // И сами стать богами не преминут»{1003}. Это уже явно не «бесстрашная греховность» по Бурдаху, а «прогрессивный переворот» по Энгельсу. Прямо-таки «диалектика природы». «О, сколько тайн с упорством неизменным // От нас скрывает гордая природа, // Но человечий дух, святой и смелый, // В дерзаниях не ведает предела»{1004}. Человечий дух не покоряется богам, а выражает себя.