Поезд пришел на Тумнин

Открытое, с крупными, выразительными чертами и с крепким загаром лицо Николая Павловича озарено улыбкой. Голубые глаза глядят с легкой усмешкой и излучают такую доброту, что легко представляешь себе весь характер этого человека. Голос Николая Павловича спокойный, негромкий и, вместе с тем, звучный. На непокрытой голове учителя ветер шевелит русые волосы, в них нет ни единой сединки, хотя ему уже за пятьдесят.

Высоко в небе парит горный орел. Полет его величественно спокоен. Покружившись в чистой лазури, орел начинает плавно спускаться. Он садится на скалистую вершину сопки, оглядывается по сторонам и исчезает за каменным гребнем.

Мы не успеваем отойти от обрыва, как орел снова взлетает. Кругами набрав высоту, он останавливается в небе — ждет. Ждет орлят, которые поднимаются с того же гребня. Возможно, что это был их первый большой вылет. В воздухе они держались еще не очень уверенно.

Мы не заметили, как быстро шло время. Я взглянул на часы: семь. Переместились тени на склонах гор.

— Пора возвращаться. Пойдемте-ка обедать, — предлагает Николай Павлович. Мы идем обратно, собрав большие букеты таежных цветов, в том числе и багульника, чтобы зажечь его дома.

— Вы говорили о проводниках Арсеньева. Где их можно повидать? — спросил я по дороге.

— Один на рыбалке, в Датту, а Тихон Иванович Акунка лежит в больнице. Я вас познакомлю с ним непременно. — Николай Павлович смеется. — Понимаете, убил сохатого. Захотелось ему сырой печенки поесть. Давно, говорит, не ел. Потом, как водится, выпил воды из родничка. Вот и схватило беднягу. Попало ему за это от нашего парторга. Там же в больнице парторг сделал внушение Тихону Ивановичу, пригрозил даже взысканием.

— Разве Тихон Иванович член партии?

— Да. И работник неплохой. В прошлую весну, во время наводнения, проявил большую находчивость и мужество. Сумел организовать вывозку колхозного скота.

Николай Павлович достал из кармана веревочку и принялся туго перевязывать букет.

Он смотрел вдаль, то прищуривая, то широко раскрывая глаза, будто там, вдали, измерял что-то взглядом.

— Какие краски! — сказал он тихо, будто про себя. — Хочется писать. Давно ничего не писал акварелью. Вот уж сколько лет живу здесь и каждый раз вижу все новое и новое. Удивительно хорошие краски. Просятся на полотно.

Действительно, долина открылась перед нами во всей красоте. Чистые воды Тумнина, оттененные по краям густой зеленью, отражали первые блики вечерней зари, занимавшейся на горизонте.

Друзья Арсеньева

Тихон Иванович Акунка лежит в палате для выздоравливающих. Прежде чем пустить нас к нему, врач выдает нам в передней белые халаты и просит не слишком долго задерживать больного. Тихон Иванович, предупрежденный о нашем приходе, впервые за время болезни побрился и надел коричневую пижаму. Он встретил нас радушно, пригласил сесть. Тихону Ивановичу в этот день впервые разрешили курить, но вместо трубки, с которой он никогда не расставался, Тихон Иванович курит папиросу.

— Много не буду! — ответил он, когда Николай Павлович сказал ему, что курить в палате не следовало бы.

Больные, лежавшие на койках вдоль стен, сказали, что дым вовсе им не мешает, — пускай Тихон Иванович курит, сколько ему хочется.

Старый ороч с большим усилием приподнялся на локтях и слабым голосом спросил:

— Не знаешь, Николай Павлович, горбуша пошла? Ей, однако, ходить пора!

— Ждем, Михаил Петрович; может быть, ночью и пойдет. — Николай Павлович был в курсе всех колхозных дел.

— Теперь болеть очень худо, — произнес старик. — Горбуши много ловить надо.

Михаил Петрович Мулинка, один из старейших рыбаков колхоза, заболел перед самой путиной. Его продуло на море, но оп долго крепился, не хотел ехать в больницу, пока совсем не слег. Его привезли поездом, когда он уже был без сознания, и стали лечить сульфидином. Врач рассказал нам, что надежды на его выздоровление было мало, но старик переборол болезнь, поправляется.

— Спирту если выпить, сразу встать можно, — говорил Мулинка. Он, видимо, томился без дела, очень горевал, что в такое время лежит в больнице, когда с часу на час у невода должны появиться первые гонцы лосося.

Врач строго приказал старику лежать и не ворочаться, помог ему повернуться лицом к стене и плотнее закутал его пуховым одеялом.

Тихон Иванович Акунка с сожалением поглядел на соседа, налил из графина в стакан воды, залпом выпил, пожевал сухими, потрескавшимися губами.

— Верно, худо курить! — Он закрыл глаза.

Николай Павлович стал выговаривать Тихону Ивановичу. Давно, дескать, пора бросать старые охотничьи привычки, давно пора перестать лакомиться сырой печенью сохатого.

— Ты передовой человек, Тихон Иванович. Должен пример другим показывать. А что получается?

Акунка внимательно слушал и отводил смущенный взгляд в сторону.

— Сохатый здоровый был. Только печенка больная, конечно, — объяснил он виновато. — Больше, однако, не буду. Еще помереть можно.