Поэзия социалистических стран Европы

Колокол, у которого отрезали язык

Перевод Р. Рождественского

Центр большого города. Музей.

Мокрый, замерзший, огромный, как горе, —добунтовывать и домучиваться сюда он переселен, —колокол, у которого за призыв к восстанию, за набатный звонотрезали язык под корень.И теперь он здесь: мертвый и вечный — нощно и денно.

Как каске на голове убитого, ему холодно.Он в голос кричит неслышно. Нет мукам предела!В камень раскрытым ртом врезался колокол.Он осужден пожизненно, навечно оставлен, —На распутье ветров и классов — раскольник в городе.Может птица коснуться его. Он слышит крики восстаний.А сам — возмущенный бунтарь — лишен голоса.Без башни, которая высилась над деревьями и над домами,без веревки, натянутой, будто мышцы — безмолвный титан, —

каждая радость, каждое горе — мука немая.Нет языка у колокола. Колокол отрокотал… Где же язык, чтобы поведать о ветре, о звонкой капле,О лепете листьев, о прикосновении ласточек?Ласточки его задевают, и он дрожит, как от кашля,  —В спазме бронзы, в оспенный криках распластанных.Где ж твой язык, чтоб о каждом рыданье звенеть,Звать к возмущению, качаться в яростном крике?

Все принимает, на все отзывается медь.Лишь повторяет ржавчина: «Ты — безъязыкий! Ты — безъязыкий!»Все есть в этой бронзе, дрожащей в предчувствии боя.Все есть в ней — казни, пожары, муки и горести.Людские давние боли. Непрерывные боли.Боли без меры. И без конца. Лишенные голоса.

«Были нежнее, были красивее…»

Перевод М. Ваксмахера

Были нежнее, были красивее, с мягким голосом, с ласковой речью,

Те, что внутренним смехом светятся, внутренним светом озарены,Были прошеные и непрошеные, и в минуту безумья встреченные,Чтоб потом во сне примирение видеть, зная, что это лишь сны… Но ты — упрямая, гордая, смелая, чувственная и верная,В белом платье, в лучах поморавского солнца, теплого, золотого, —Ты для меня единственная, ты моя молодость первая,И с нею ты вместе таешь, и каждый раз возвращаешься снова…

Эти сны, эти сны, Доминика

Перевод Л. Мартынова