Я знал, когда земля дрожит,мать приближается ко мне,в слиянье запахов сует —акаций, меда, молока.Ворот холщовых слышен скрип —она их настежь распахнет,и убаюкает меня,и в Мирозданье усыпит.Позднее я видал: мешок,словно ребенка, волокла,а ночи, чугуна темней,прокатывались по бедру.Из свеклы сахарной зимойалмазный делала стожок.В сорочке белой по полямгуляла ночью под грозой.В воображении моемона — Чудеснейшая Мать.И в дрожи радуги она.И в кроне дерева она.Напрасно целится в неестальных винтовок точный ряд —бескровно пули сквозь неелетят, как будто сквозь мираж.Она ведь Лошадь Белая,а я ее приемный сын.Она приносит мне законв жемчужно-огненных зубахи, прирастив меня к спине,мчит сквозь терновники небес,так, чтоб терновники небеслишь кудри мне чесать могли.Европа, вот я пред тобой,ты фокус страха моего.Здесь больше блуда и ножей,чем среди варварских равнин.Нагой, я вздрагиваю здесь,костей берцовых посреди.Наматывает Корбюзьена спицы жилушки мои.Но музыка великаяза эшафотами гремит,и стену вечной гибелисметает грива матери,и если задрожит земля,мать, значит, приближается,а если море заревет —то Мироздания призыв.