Свет клочковатый, дымчато-оранжев,Как корпия на ранах, — здесь и там.Затем и он исчез — и лишь твой голос,Проникнутый степенством легкой смерти,Звучал из тьмы, поползшей на тебя.Ты то ли бредил, то ли брел тропойИмен забытых, образов, названий,Ты вспоминал какую-то сирень, —Случайно, — словно роздал нажитоеИ прожитое близким и друзьям, —И вот теперь швырял последней медью.А может, ты хотел разворошитьТо, чем заняться не было досуга?О мельнице ты вдруг заговорил,Заброшенной и полусгнившей, — то лиВ Бразилии, то ль в штате ТенессиНабрел ты на нее, уже не помню,Но где-то в глухомани. Если тамБыла дорога, то весьма дрянная,И ты увидел только три стены,Поросшие плющом и виноградом, —И заросли зеленые вокруг.Но колесо по-прежнему вращалось!С таким зловещим скрежетом, что тыРешил: здесь говорит с самим собою,Наедине с собою, Время. — ТакБыл вечен шум. Но как же я узнаю,Куда они ушли, раз ты — ушел,Те имена, те образы, названья,Та — вовсе мимолетная — сирень?Все, что осталось, это колесо —Ему теперь в моем мозгу вращаться.
В тот день оксфордский лексикограф ЛидделДо Годстоу прокатиться по рекеСвоим трем дочкам разрешенье выдал,И мистер Доджсон, провожатый, чаюИм налил в ивняке,В тени, и сам, по капельке глотая,Нарассказал того,Чего ни сам, ни целый свет не видел;Фантазий золотое естествоПривычки слов и чисел отвергало,А Темза лишь струилась и моргала.
2
От них на запад, в Мемфисе, где знойПошибче над рекой куда пошире,Грант, непреклонный, точно ток речной,Закрывшись от помощников, дымилНад картой в штаб-квартиреИ Виксберга судьбу определил:Мятежники в ловушке,Им через год оплачивать с лихвойПровал десанта, брошенные пушки,Им выходить от голода и вшейК кривому дубу за кольцо траншей.
3
О, солнце не понятье, но светило.Что, если б смесью чайного дымкаИ грантовых сигар его затмило?Что мир всегда от хаоса спасало?Чье слово нас покаСпасает от паденья и развала?Ах, весел шелест кронЛишь там, где все, что рощи населило,Раздельно и не ведает имен,Где плакала в тени Алиса, ибоТой тени не могла сказать спасибо.
4
При том отнюдь блаженства не вкусилЛинней в апоплексическом ударе,Когда, теснимый тьмою, упустилСладчайшую латынь земных начал,Камней, растений, тварей —Он их кустистой мыслью обнималИ вдруг забыл названьяИ собственное имя позабыл.Итак, хвала тому живому знанью,Что, запросто зайдя на огонек,Приносит нам веселье и намек,