После последних известий окна темнеютИ город стремительно тонет, касаясь ночного дна,Каждый скатывается на своей личной подушкеВ Атлантиду персонального сна.А ветер все злее, он поднимает и гонитМусор событий по парку: бесформенный комТерзают зубья решеток, бумага взвивается,Падает на дорожки с тихим шлепкомИ снова летит. Строптивые стаиНалетают на статую, как на мертвеца,Бьют по застывшим глазам, проминаютсяНа бесстрастных выпуклостях лица,Скребут по славному имени. Все это газетноеВоинство казнит погруженьем во мглуТо, о чем мы собирались подумать,Выворачивает, перекручивает в темном углуЛюдские слова, по канавам бьется в падучейУ ног полисмена, словно затоптанный снег,Который рядом с его томительным одиночествомЧавкает, укладываясь на ночлег.К дьяволу! Под копыта императорской лошади!..Когда на рассвете из ясной, сухой полутьмыГолос диктора проворкует, как голубь,И от душевной смуты, от смутьяна-города мы,Выползая из темного зева подземки,Возвращаемся к жизни, к свету весны,Неся утренний выпуск, когда идем по аллеям,Где подобные ангелам люди, чьи лица бледны,Деловито орудуя палкой, в мешки собираютМусор вечера, — ступая по пеплу умерших страниц,Мы спугиваем твердым утренним шагомРаспевшихся в общественных зарослях птиц.
Усталая листва в канун облетаТак безысходно напряглась, цедя́Спокойный свет сквозь шумные решета,Как будто ей и время не судья.Полузабытый, вновь печет нам плечиБагряный ливень. И со всех угловНа нас струится Троицы наречьеСквозь золото кленовых куполов.Свет кленов — он погаснет, но сначалаОн, освежив все наше существо,Пятнает нас так въедливо и ало,Что не свести, как ни своди его.Так Мери в сказке, выстирав платок(А сказки нам идут порою впрок),Повесила его на розмарине —И куст в кисейной синеве поблек.Смотри, как пламя иссякает в сипи.
Зима настала; собрано зерно,В сараях сено, и в яслях скотина,И яблок в кладовой запасено.«Окончилась всегдашняя рутина», —Ты думаешь, в качалке у каминаТяжелой тушей благостно застыв, —И эта в целом славная картинаВсему земному нынче супротив.Ведь там, снаружи, черною воронойСлетает ночь на пугало (в твоейОдежде старой, снегом занесенной),Которое, как в пламени костра,Руками рвется в небо — что, ей-ей,Уместней бы хозяину двора.