Порой, когда глаза мои краснеют,я забираюсь на крышу небоскреба Эр-Си-Эй и смотрю на мой мир, Манхаттан — мои дома́, улицы-очевидцы моих похождений, мансарды, диваны, квартиры без горячей воды— там, на Пятой авеню, ее я тоже имею в виду, с муравьями автомобилей, желтыми такси, пешеходами, величиной с шерстинку, —панорама мостов, восход над механикой Бруклина, закат над Нью-Джерси, где я родился, и Патерсоном, где я играл с муравьями, —мои недавние любвишки на 15-й улице, мои любови на Нижнем Ист-Сайде, мои некогда громкие похождения на Бронксе, вдали —тропинки пересекаются на невидимых улицах, моя жизнь подытоживается, мои отлучки и восторги в Гарлеме —— солнце светит на все, чем я завладелодним взглядом отсюда до горизонта, до последней моей бесконечности — там, где вода океана.Грустный, вхожу я в лифт, и спускаюсь в раздумии,и бреду тротуаром, вглядываясь во все людские машинные стекла и лица, ищу того, кто может любить,и останавливаюсь, ошеломленный, перед витриной с автомобилями,стою, уйдя в себя, созерцаю, а сзади меня по Пятой авеню движутся автомобили, ожидая мгновенья, когда…Пора домой, приготовить ужин, послушать по радио романтические известия о войне. …все движение остановится.Я иду по безвременью, испытывая тоску жизни, нежность сочится сквозь здания, мои пальцы ощупывают лицо реальности, по моему собственному лицу, отраженному в уличном зеркале, текут слезы — сумерки — мне не хочетсяни конфет, ни духовного общения под японскими абажурами —Смятенный обступившими его картинами, Человек пробирается по улице мимо коробок, газет, галстуков, дивных костюмов — навстречу желанью.Мужчины, женщины текут по тротуарам, тикают красные огоньки, время торопится, машины торопятся —и все эти пересекающиеся стриты и авеню, гудящие, бесконечные, ведут сквозь спазмы заторов, крики и скрежет машинмучительным путем за город, к кладбищу, к тишине на смертном одре или на горной вершине, которую я однажды увидел, которой я не достиги не достигну в будущем,когда исчезнет весь тот Манхаттан, который я только что видел.