Нам придется вернуться туда,в черный город, засыпанный пеплом,где, как спички, сгорели года, —как преступников тянет туда,где они совершали злодейства.Но иные мы знали года:и пылал в синем воздухе прах,над простором, нам ставшим приютом,в вышине исчезающий прах.Там из вихря рождались цветы —воплощенья мучительной страсти,жаркий шепот, объятья, цветы.Но уже не вернуться туда,где мы жили так страстно и вольно,где сгорал в жарком золоте солнцачерный пепел оставленных улиц.
Когда гаснут витрины, сиреневый вечер полнит воздух искрящимся светом, в ирисовой дымке мерцают слюдяные зерна, соль асфальта.Когда все торопятся с работы, на снегу бесчисленные следы сплетаются в причудливые узоры; вдоль домов воздушными шарами проплывают людские головы; прохожие напоминают привидения.Когда меркнет небо и вспыхивают огни, по заснеженной улице красивой походкой идут две женщины. «Знаешь, что я люблю больше всего на свете? — говорит одна из них. — Жить! И пусть когда-нибудь я стану старой, больной… Буду еле волочить ноги, я все равно…» Ее голос стихает.В суматохе асфальтовой реки под шелест колес и гул моторов кружатся сотни машин. Темные полоски неба исчезают за поворотами улиц; небо, небо, мелькание жизни. Время замерло в черном пространстве на окраине февраля.
Он сказал, погляди, точно камни,за кормой нашей катятся ва́лы.А я видела — белые скалы,наклонившись над самой водою,провожали нас долгим поклономи в рассветной дали исчезали.
В таинственных провалах и ущельяхв долинах между скал седой туманподернутый лиловыми тенямимираж озери в безднах и глубинахнаших душ молчаниемеж ночью и зареюобман и вещество.Но тот обманк нам приходящий вновь и вновь с рассветными лучами,молчание парящеев душене то же львещество? седойподернутый лиловыми тенями туман миражнепризрачных озер.