Ветер, ветер. Книга в работепреобразуется, обрывается на полуслове, и страницы,белые и пожелтевшие,рассыпаются, собираются сновав другом порядке. Только один обрывокускользнул в щель под дверью,и двое, втиснутыхв недописанные жизни, мужчина с женщиной,корчатся от боли, и мяучитих кот свои котовьи тайны,кружась в чудовищном кольце подчистки.Они живут (когда живут), страшасьпожара, слепоты, удушьяпод грибовидной тучей в год таракана,они хотят (как мы), чтобы вечнобыло сегодня, хотят, чтобы страхбыл вычеркнут жирным чернымфломастером-чудодеем на всех страницах,чтобы ворохи страхабыли смяты и сожжены — он станет добрым удобрением, когда из печки выгребут пепел, и горшки с цветами поставят повыше на весеннем солнце.Между тем, страница за страницей,двое покупают вещи, притворяются, будтоживут полной жизнью, ссорятся, не разговаривают,мечтают о путешествии, обживаются в доме, вселяяотчаяние друг в друга,а потом, в самое время,спасают друг друга слезами,раскаянием и лаской —чудодейственные лекарства!И все же у них бывают(разве у нас не так же?)счастливые дни, когдаони замирают, распластавшись, и сновиденьеобрывается на измятой гримасе,преобразившись.И разорванное срастается.И словесная жизнь уходитвспять — в жизнь, вспять — в бога.
Терпеньебез края.Деревья стоятпо колени в тумане.Туман всползаетна холм. Белаяпаутина, трава,помятая там,где олень искаляблоки.В лесуот ручья до вершиныхолма над туманомне слышно ни птицы.Так без края,что это счастье —дыханье такое тихое,что не слышно.
Пастырьгоря и грезстарательногонит стадок иному полю.Он уже слышал,что колокол бил,но овцы голодны,им нужнатрава сегодняи каждый день.Прекрасны еготерпенье, егодлинная тень,шелестящий плеск,с которым стадобредет в долине.
Глубокий голосдерева на ветру,сегодня западный ветер.Что это, горный кленвозле самого дома?Или, может быть, это балкаи заговорил наш дом?Это был стон, но не горя —вернее, невольно вырвалсязвук почти нестерпимойрадости из огромнойветви или там балки,которая ни на мигдаже не подозревает,что заговорила.