Поющие в терновнике

It was five o'clock in the morning and the roosters were stirring drowsily, but it would be dark for a long time yet.	Уже пять часов, дремотно закопошились петухи на насестах, но до рассвета еще далеко.
Purple stole around his neck because he had forgotten he was wearing it, Father Ralph bent to the kitchen fire and built it up from embers into a blaze, turned down the lamp on the table behind, and sat on a wooden bench opposite Meggie to watch her.	На кухне огонь в очаге почти погас; забыв снять с шеи лиловую епитрахиль, отец Ральф наклонился и разжег пламя, потом привернул фитиль лампы на столе за спиной и сел на деревянную скамью напротив Мэгги, присмотрелся к ней.
She had grown, put on seven-league boots which threatened to leave him behind, outstripped; he felt his inadequacy then more keenly, watching her, than ever he had in a life filled with a gnawing, obsessive doubt of his courage.	Выросла Мэгги, движется вперед семимильными шагами, вдруг ее уже и не догонишь? И, присматриваясь к ней, он остро, как никогда, ощутил бессилие, сомнение в собственном мужестве - чувство, которое грызло и преследовало его всю жизнь.
Only what was he afraid of?	А чего он, в сущности, страшится?
What did he think he couldn't face if it came?	С чем, случись оно, не посмеет столкнуться лицом к лицу?
He could be strong for other people, he didn't fear other people; but within himself, expecting that nameless something to come sliding into consciousness when he least expected it, he knew fear.	Он ведь бывает сильным, когда надо постоять за других, и он никого не боится; но страшно другое, нечто безымянное, неведомое в нем самом, -вдруг оно проскользнет в сознание и застигнет его врасплох?
While Meggie, born eighteen years after him, was growing beyond him.	А вот Мэгги, которая моложе его на восемнадцать лет, его перерастает.
Not that she was a saint, or indeed anything more than most.	Нет, она не святая, она почти такая же, как все.
Only that she never complained, that she had the gift-or was it the curse?-of acceptance.	Только никогда не жалуется, это особый дар - а быть может, проклятие? - всеприемлющего терпения.
No matter what had gone or what might come, she confronted it and accepted it, stored it away to fuel the furnace of her being.	Какова бы ни была утрата, какой бы ни обрушился удар, она встречает их, принимает все, что есть, и хранит в себе, и тем питает пламя, горящее внутри.
What had taught her that?	Что научило ее этому?
Could it be taught?	И можно ли этому научиться?
Or was his idea of her a figment of his own fantasies?	Или он просто выдумал ее, приукрасил в своем воображении?
Did it really matter?	Да и не все ли равно?
Which was more important: what she truly was, or what he thought she was?	Что важнее - подлинная Мэгги или та, какой она ему кажется?
"Oh, Meggie," he said helplessly.	- Ох, Мэгги, - беспомощно пробормотал он.
She turned her gaze to him and out of her pain gave him a smile of absolute, overflowing love, nothing in it held back, the taboos and inhibitions of womanhood not yet a part of her world.	Она подняла на него глаза и из глубины страдания улыбнулась ему; была в этой улыбке безмерная, беззаветная, ничем не сдерживаемая любовь, еще не ведающая запретов, что вынуждают женщину скрывать свои чувства.