Поющие в терновнике

To be so loved shook him, consumed him, made him wish to the God Whose existence he sometimes doubted that he was anyone in the universe but Ralph de Bricassart.	Эта безмерная любовь потрясала его, сжигала -почему, почему Бог, в чьем бытии он порой сомневался, не создал его другим, кем угодно, только не Ральфом де Брикассаром?!
Was this it, the unknown thing?	Так, может быть, это оно и есть - то неведомое и опасное, что скрыто в нем самом?
Oh, God, why did he love her so?	О господи, ну почему он так ее любит?
But as usual no one answered him; and Meggie sat still smiling at him.	Но, как всегда, никто ему не ответил, а Мэгги все сидела и улыбалась ему.
At dawn Fee got up to make breakfast, Stuart helping her, then Mrs. Smith came back with Minnie and Cat, and the four women stood together by the stove talking in hushed monotones, bound in some league of grief neither Meggie nor the priest understood.	На рассвете Фиа поднялась и начала готовить завтрак. Стюарт ей помогал, потом пришла миссис Смит, привела Минни и Кэт, и женщины, стоя вчетвером у плиты, толковали о чем-то ровными, приглушенными голосами, словно объединенные неким таинством скорби, которого не понять было ни Мэгги, ни священнику.
After the meal Meggie went to line the little wooden box the boys had made, planed smooth and varnished.	После завтрака Мэгги пошла выстлать изнутри маленький деревянный ящик, мальчики сработали его на совесть, гладко выстругали и отполировали каждую дощечку.
Silently Fee had given her a white satin evening gown long since gone to the hue of ivory with age, and she fitted strips of it to the hard contours of the box interior.	Фиа молча дала ей белое длинное шелковое платье, от старости шелк давно уже сделался желтоватым, как слоновая кость, и Мэгги отмерила полосы ткани точно по внутренним стенкам.
While Father Ralph put a toweling padding in it she ran the pieces of satin into shape on the sewing machine, then together they fixed the lining in place with thumbtacks.	Потом прострочила их на машинке, получились чехлы, а отец Ральф наполнил их лоскутами, этой мягкой обивкой затянули внутренние стенки и укрепили ее кнопками.
And after that Fee dressed her baby in his best velvet suit, combed his hair and laid him in the soft nest which smelled of her, but not of Meggie, who had been his mother.	Тогда Фиа обрядила своего малыша в парадный бархатный костюмчик, причесала его и уложила в это мягкое гнездышко, от которого пахло ею, а не Мэгги, не той, что была ему настоящей матерью.
Paddy closed down the lid, weeping; this was the first child he had lost.	Пэдди закрыл гроб крышкой, он плакал - впервые он потерял ребенка.
For years the reception room at Drogheda had been in use as a chapel; an altar had been built at one end, and was draped in golden raiment Mary Carson had paid the nuns of St. Mary d'Urso a thousand pounds to embroider.	Парадная зала в Дрохеде уже многие годы служила домашней церковью; в одном конце поставлен был алтарь монахини из монастыря Святой Марии расшили для него золотом покров, за что получили от Мэри Карсон тысячу фунтов.
Mrs. Smith had decked the room and the altar with winter flowers from Drogheda's gardens, wallflowers and early stocks and late roses, masses of them like pink and rusty paintings magically finding the dimension of scent.	Миссис Смит убрала алтарь и всю залу зимними цветами из дрохедских садов - несчетными желтофиолями и поздними розами, - розовые и ржаво-оранжевые, они казались нарисованными и словно бы только по волшебству источали еще и аромат.
In a laceless white alb and a black chasuble free of any ornamentation, Father Ralph said the Requiem Mass.	Отец Ральф, в белом стихаре без кружев поверх строгой черной сутаны, отслужил заупокойную мессу.