Поколение «все и сразу»

Мы проходим в комнату. Она садится на кровать. Лицо растерянное, взгляд потерянный, упирающийся в одну точку перед собой… Я стою возле стола, скрестив руки на груди. За спиной слева светлая дверь. Проходит около минуты, чувство дискомфорта бесцеремонно дает о себе знать, от него отекает мозг, оно вызывает неприятно-слабые покалывания в пальцах, из-за которых не знаешь, куда деть руки, оно подступает к горлу комом… Очнувшись, Карина вдруг вспоминает о моем присутствии, поворачивает голову. В карем омуте вспыхивает ожесточенное возмущение.

– Не стой столбом, садись. Или боишься? Боишься заразиться?

И откуда в ней силы для такого властного и презрительного тона?

– Ничего я не боюсь, – говорю я и присаживаюсь совсем рядом с Кариной.

Чтобы доказать отсутствие страха, я тянусь к ней с поцелуем в щеку, но она отворачивается, не дается.

– Хватит! Не надо! – Еще чуть-чуть и треснет по голове дрожащими руками. Лицо ее багровеет. Капризность от температуры, соображаю я. Обычно в порыве раздражения ее щеки не покрываются краснотой… – Ты вообще слышишь меня? Не надо ко мне лезть! Не надо всех этих подачек! Не хочешь ты меня! Да кто вообще хочет больных? Никому больные не нравятся, никому они не нужны…

Но я не обращаю внимания, пристаю вновь и вновь – Карина вертит головой из стороны в сторону, волосы ее спутываются, а она все громче и громче… Уже почти что кричит. И в какой-то момент я наконец впадаю в ступор, отстраняюсь, побежденным смотрю на нее, ожидая пощады…

– Ну, я же говорила… Тебе противно…

– Карина… – Замолкаю. А дальше-то какие слова подбирать? Что она хочет услышать и что хочу в самом деле сказать я? Она таращится на меня широкими, округлыми, слегка испуганными, ждущими чуда глазами, и кажется мне, будто истинное призвание мое – быть ее рыцарем, защищая ото всего… Кажется мне, будто иного от жизни мне больше не требуется, будто мой домашний очаг – это она. Как жаль, что такие объяснения она ни за что не принимает.... – Я же не просто так к тебе пришел. Заболела, с кем ни бывает, никто ведь не убережен от простуд и инфекций… Я ведь не отрицаю теперь тебя… Наоборот, тянусь к тебе с желанием помочь, потому что хочу, чтобы ты была здорова, потому что все равно хочу тебя видеть и слышать… Тем более, я же врач, болезни – это мое своеобразное море, которому приходится бороздить. То там, то тут недуги… Или не врач?

Тут она стыдливо опускает голову вниз, а потом тихо, так, что приходится переспрашивать, лепечет:

– Извини.

– За что? – С притворством удивляюсь я.

– За ту прогулку. Дурацкий день… Не надо было… Это я виновата, я должна была заступиться за тебя, а я… Я… Ты вон какой хороший, навещаешь меня, когда я болею, то и дело заботишься, волнуешься, переживаешь, единственный, кто крутится вокруг меня, а я что? А я своим бездействием выставила на посмешище перед подругами. Да какие они подруги! Никто из них даже не написал, не поинтересовался моими делами!

Она плюхается боком на кровать, поджимает колени к груди и заливается тихими слезами. Лицо ее опять краснеет. Обжигающую квинтэссенцию слез я ощущаю даже на расстоянии, как будто они скатываются на мою кожу, оставляя следы ожогов.

Больше она не сопротивлялась – сил не хватало. Болезнь и отчаяние, более сбивающей с ног сыворотки не придумать… Я посадил ее и прижал вплотную к себе. Странно, но разбитое состояние ее вызывало во мне некое наслаждение, поверх которого натянулось маской сострадание. Я словно втихомолку радовался тому, что она заключает такие выводы насчет подруг…

– Не бери в голову, ты ведь не пишешь каждой о болезни? – Она помотала головой. – Ну и как они должны догадаться? – Пожала плечами. Ее надутые пухлые губки то смешно надували пузырьки. Весь вид ее пробуждали во мне отцовский инстинкт. Складывалось ощущение, словно я разъясняю своей дочери простые истины… И это ощущение разливало телу небывалую нежность… – Ну и как же они должны узнать? Обязательно напишут, можно не сомневаться, и будут и волноваться, и спрашивать… И ждать твоего выздоровления…

– Ради чего только ты все это сочиняешь, так напрасно растрачиваешь свой писательский дар?

– Я не хочу, чтобы ты плакала… Какое глупое звучание слов… Я хочу, чтобы ты была счастлива… Еще одно… Давай так, – я с лаской провел рукой ее по волосам, – с подругами разберешься потом, когда голова прояснится, хорошо?

Она улыбнулась сквозь слезы – просвет в серых дождевых тучах. Утерла с щек слезы. Без макияжа ее светло-рыжие тонкие брови почти что и не были видны. Она медленно поднялась и ослабленными руками расправила нижний край футболки.

– Посиди пока тут. Я… – В нерешительности она запнулась и посмотрела на меня так, словно боится потерять. Как будто я выпрыгну в окно и убегу сразу же, как только она закроет за собой дверь… – Я сейчас.