Поколение «все и сразу»

Она насильно усаживает меня на кровать и, закрывая дверь, оглядывается, словно проверяя, сижу ли я на месте, или опять стою истуканом. Она словно не доверяет мне, словно с бешено стучащим сердцем я рванусь воспользоваться моментом, чтобы вырваться через окно…

– И никуда не уходи, – шутит она и после закрывает дверь.

Оставшись совсем один в комнате, я неожиданно для себя добираюсь до мысли, что у этой квартиры есть свой запах. Особенный. Неописуемый и непередаваемый. Это сложный аромат… Я пытался хоть как-нибудь классифицировать его – сладкий, соленый, горький, – но ничего толком не выходит. Этот запах суховато-теплый, даже шершавый… Он воплощает саму сущность уюта домашнего очага. Из-за него меня охватывает тихая грусть оттого, что буквально через пару минут я адаптируюсь к нему настолько, что перестану его воспринимать. А ведь у моей жалкой комнатушки нет никакого запаха, кроме того, что выделяется в процессе приготовления пищи… Впрочем, комнате той и не нужен никакой аромат. Моей комнате – временному пристанищу, заполненному надеждами для лучших времен, – бессмысленно присваивать какое-либо значение, потому как от тех стен лишь хочется убежать подальше и навсегда, однажды позабыв их навсегда.

Пользуясь гибкостью своего изящного тела, Карина запросто и без помощи открывает дверь, удерживая сразу две чашки. Она размещает чай на столе и снова убегает. Душистый аромат наполняет комнату. Бергамот и еще какие-то сладкие оттенки, какие я никак не могу разгадать. Буквально меньше минуты спустя она возвращается с жестяной коробочкой печенья. Я настолько истосковался по сладостям, что на расстоянии улавливаю суховатый аромат печенья, перемолотых в муку пшеничных зернышек, крупиц шоколада…

– А теперь… – Уперев руки в бока, Карина призадумывается. Такой смешной я еще не видел. Всю ее серьезность как будто смыла ласковая волна… – Знаешь, давай тогда на кровать сядем, а компьютер поставим на стул. Тебе так удобно будет?

– Конечно.

Не контролируя собственное тело, я вскакиваю на ноги, словно только лицом к лицу имею право разговаривать с дочкой хозяйки квартиры, отчего на лице ее складывается неудовлетворение, смешанное с призрением…

– Я сейчас все сделаю, ты посиди пока.

С огромным желанием помочь я стою за ее спиной и наблюдаю за тем, как она разматывает провода, достает компьютер, собирает в одну кучу подушки… Карина ставит чай с печеньем на край стола, прилегающий к кровати. Мы усаживаемся, облокачиваемся спинами о подушки. Она открывает крышку старого ноутбука, включает его, и я сразу же понимаю, что без дела просидеть нам предстоит, как минимум, несколько минут:

– Хочешь посмотреть мои рисунки? – Предлагает она и тут же подскакивает к тумбочке под письменным столом, застыв в нерешительной позе. Рука ее готова с мгновения на мгновение выдвинуть ящик и вытащить толстую папку с рисунками.

– Конечно.

Она еще в самом начале нашего знакомства прислала одну из своих работ: поле с фиолетовыми цветами и деревенскими домами на заднем плане… Но увидеть вживую…

Карина достает альбом из ящика под столом. Несколько листов вываливается на пол – я спешу помочь поднять, но она, властно остановив меня рукой, все собирает сама, а потом, усадив меня обратно на кровать и усевшись сама в таком положении, чтобы я ни в коем случае не углядел нарисованное, быстро пролистывает альбом. В ее комнате я живая кукла…

– Только не смейся, пожалуйста, если вдруг не понравится, – на полном серьезе и одновременно с мелкой обидой в голосе заявляет она и передает, словно колеблясь, мне в руки альбом.

– Почему это я должен смеяться? – Машинально спрашиваю я.

Я медленно перелистываю страницы – в голове не укладывается, как можно выводить карандашом и кистью такие изящные линии. Я восхищаюсь игрой цветов, их плавностью перехода друг в друга… Рассмотрев последний рисунок, я отрываюсь от бумаги. Авторитетной аристократкой, подобрав под себя ноги, Карина ожидает мое мнение с такой самоуверенностью, будто я имею право выразить только одно, только то, что угодит ей и вместе с тем окажется чистейшей правдой.

– Твои рисунки мне нравятся даже больше, чем картины из Эрмитажа или Русского музея.

– Правда? – Она поддается ко мне ближе, почти что вплотную, потом неожиданно и беспричинно отдергивается пугливым зверьком в сторону, будто в попытке сохранить величественность и неприкосновенность.

– Правда. Я уже думаю о том, чтобы попросить нарисовать тебя на заказ…

– Один раз я так делала. Вернее, дядя увидел мою небольшую картину и купил ее за две тысячи. Ту самую, что я тебе показывала.

– Поле с фиолетовыми цветами?

– Да, именно ту.

Искусив легкую зависть, я омрачаюсь: мне и самому хочется украсить стены собственной квартиры такой картиной. И дело вовсе не в том, что она мне настолько понравилась, а в том, что написана она именно Кариной. Ведь полотно бы постоянно напоминало бы о девушке, от которой я на полном серьезе без ума…