Поколение «все и сразу»

– Сейчас они и не требуются, Андрей, сейчас все хорошо. Я боюсь, но ведь ничего не случилось… – Карина растягивает недолгую паузу, измученно улыбаясь, будто в попытке подбодрить меня. – А ты ведь шоколад мой любимый принес и здоровьем еще рискуешь, чтобы побыть со мной, чтобы я не тухла тут одна, без свежего воздуха, без разговоров… Геройство! Знаешь, столько оно для меня значит?

– Рад, что ты ценишь такие мелочи. Знаешь, есть ведь женщины, которые подобное считают за должное…

– Есть и такие мужчины, – воинственно возражает она, на что я только улыбаюсь.

– Может быть.

– А я знаю точно!

– Хорошо, но их мы почти что не замечаем. Все-таки, в нашем обществе чаще ухаживают за женщинами. К превеликому счастью.

Она не стала поддерживать разговор – сил накалять обстановку и бойко доказывать свою правоту ей недоставало. Обстановка – хоть железо куй… Насторожив уши и повертев головой, я только сейчас негаданно обращаю внимание на то, что в квартире не тикают часы: ни один механизм не занимает место ни на стене, ни на полке, ни на столе. Квартира без часов – камера для пыток…

– Иногда так глупо что-то говорить вообще.

– Что ты имеешь в виду?

Я пожимаю плечами. Что в самом деле значит мной озвученное? То, что каждое слово следует фильтровать, просчитывая, не заденет ли оно собеседника и вместе с тем выразит ли в точности задуманное? Или, что имеет ли хоть какой-нибудь смысл молчание, если ответ непременно разрушит отношения, а, молча, вынужден выслушивать всякую, как тебе кажется, чушь, с силой бьющую шипастой плетью по самолюбию…?

– Видимо, слишком многое, чтобы и самому разобраться в собственных думах. Иначе говоря… Ничего оно не значит.

– Тебе со мной точно комфортно молчать?

– Конечно, – не задумываясь соглашаюсь я. – А тебе?

– И мне. И молчать, и говорить… Все комфортно.

В коридоре испуганно скрипит замок. Хлопает дверь, звякает застежка на сапогах.

– Это мама. Тебе пора.

Она хватает за телефон, чтобы оценить время, будто так точно сможет определить, что в квартиру зашла именно мать. Настаивать я не решаюсь, я и так просидел чуть более двух часов в гостях. Карине требуется отдых, и от меня тоже…

Я поднимаюсь. От мысли, что я вот-вот оставлю ее совсем одну, сердце обливается кровью. После моего ухода, по ее же рассказам, никто не станет заботиться о ней, подносить чай, малиновое варенье или мед, подбирать лекарства, следить за температурой… Но это не мои семейные разборки, поэтому я могу разве что выслушивать жалобы и про себя возмущаться, потому как Карина чересчур остро реагирует, когда я влезаю в дела ее семьи. И правда, критика моя смысловой нагрузки не несет.

Ирина Сергеевна вальяжно входит в комнату, опускает на пол потемневшую белую сумочку возле шкафа с огромными зеркалами, и тогда, как по команде, Карина поднимает, всем видом пытаясь показать, что я вот-вот покину квартиру.

– Здравствуйте, – как-то вяло и неуверенно произношу я, тут же увидев перед глазами провальную первую встречу.

– Чего вы в темноте сидите? Удобно что ли?

И правда, все это время мы торчали в полутемной комнате, не потрудившись зажечь даже маленький светильник сбоку от дивана. А мы и не заметили, как за окном солнце уступило место темени, бросив на произвол судьбы последние лучи, что постепенно проглатывал горизонт…

Я хотел было раскрыть рот, только вот Карина предостерегающе ущипнула меня за локоть и повела в коридор.

– А это кому оставила? – Недовольно крикнула в спину Ирина Сергеевна.

– Сейчас. Я уберу, – оправдывающимся тоном отмахивается Карина и недовольно, даже как-то озлобленно, взирает исподлобья на меня.

Несмотря на бурлящее желание остаться, я одеваюсь как можно скорее, чтобы только не задерживать Карину. Ее болезненный вид давит на меня, будто это я виновник ее нездоровья, и большую часть нашей встречи я думал над тем, какое лекарство ее посоветовать… Только вот ничего такого, что действительно помогло бы, не подбиралось. Комфорт и уют, что еще нужно, чтобы избавиться от простуды? Все равно в уме моем, кроме уколов и таблеток, предназначенных для животных, ничего более не крутится. Я обматываю шею черным шарфом и полушепотом спрашиваю:

– Извини за тавтологию, но почему мы из вполне серьезного вопроса твоей матери сделали риторический вопрос?

Она пожимает плечами, словно я и сам обязан до всего додуматься, только вот ничего я не соображаю.

– Не надо отвечать. Если спрашивают про дела, не задавай встречный вопрос…

Опустив взгляд вниз, опираясь плечом о стену, безынициативно указывает она.

– Почему же?

– Просто не надо. Ничего не надо. И все.

Добиваться чего-то далее – нет, не здесь проявляют упорство. Желтой уточкой, качающей огромной головой вперед-назад, я несколько раз киваю. Пустоту в моей голове выдают стеклянные глаза, устремленные в не поддающуюся определению точку.

– Не бери в голову. И не злись, пожалуйста…

– Не злюсь.

Я поворачиваюсь к ней спиной с готовностью вот-вот вылететь птицей из этой квартиры…

– Но уходишь в плохом настроении.

– Спасибо за вечер.