Поколение «все и сразу»

– Несчастные души, – я умещаю подбородок на ее тонком плече, – еще не до конца созревшие, не знающие, куда приткнуться, чем заняться, для чего созданные. Маемся из угла в угол круглого мира и учимся всему на собственной шкуре, из раза в раз игнорируя советы старших. Мы настолько инфантильны, что объясняем все непонятными чувствами с готовностью остервенело их защищать и доказывать их важность… А ведь со временем они выцветут, ничтожная суть тех чувств рассмешит нас, когда мы станем старше. Мы все еще способны взрослеть, хотя нам уже больше двадцати.

– Хочешь назвать нас детьми?

– А как иначе? Только взгляни на наше поведение со стороны: мы обидчивые и злопамятные, не увлеченные на все сто процентов ничем, потому что еще, видно, в силу возраста не нашли ничего, что могло бы нас захватить. А как же мы говорим? Нелепо, пытаясь задеть друг друга, чтобы отомстить за пустяковую обиду, на которую не можем закрыть глаза как раз из-за детскости.

– Я не ребенок, – ощетинившись, отстраняется от меня Карина.

– Конечно же нет! Ты взрослая девушка, в груди которой засело дите, – шутливо выпадаю я, на что она кривит губы и слезает с моих колен, всем своими видом показывая недовольство. Вот и инфантильная сущность выбивается наружу.

– Это ты можешь считать себя ребенком сколько угодно, а я взрослая девушка.

– Тогда почему взрослая девушка так оскорбленно, избалованно реагирует…

– Не надо из меня латать ребенка! – Повышает голос Карина, и я, как в детском испуге, сжимаюсь, теряя желание продолжать разговор. Этот крик, как и в тот раз… Я замыкаюсь в себе – вот и вторая инфантильная сущность. – Я взрослая и самостоятельная, это понятно? Понятно? Я тебя спрашиваю, Андрей!

– Понятно, – скрежету зубами я, пряча взгляд между стыками паркета на полу. Спина моя уродливо округляется, и шейные мышцы, налившись свинцом, загудели тихой болью.

Молчание электрическим шипением болезненно надавливает на барабанные перепонки. Карина утыкается подбородком в поджатые колени, я же, опустив руки, поворачиваюсь к ней полубоком. Ее намеренно громкое дыхание то учащающееся, то уряжающееся, пугая, настораживает. Кто знает, какой приступ ярости в один прекрасный момент последует за очередным недружелюбным выдохом? Но я намеренно игнорирую все ее попытки надавить на совесть, отсчитываю больше десяти минут, после которых она, как против воли, решается тяжело заговорить:

– Ладно, извини, зря я накричала, просто… – Я поворачиваюсь и поднимаю на нее круглые глаза, полные страха, хотя как такового страха я и вовсе не ощущаю. Это не страх, это признание в том, что воля моя сполна подчиняется ей… – Просто я не терплю, когда меня называют маленькой.

– Я и подумать не мог, что…

– Не имеет значения, – отмахивается она, – просто не называй меня больше ребенком. А теперь пей чай.

Я глотаю чай и затем спохватываюсь за невыраженную мысль:

– Иногда взрослые люди, покрытые множеством морщин, потолстевшие, с выцветшей кожей, мне тоже кажутся детьми…

– Например?

– Зайди в дешевый продуктовый, постой там в очереди или где-нибудь рядом с кассой, и ты увидишь множество забавных картин, в особенности, обидчивых пререканий, когда покупатель пытается унизить продавца, на что тот отвечает тем же. Чем они не дети? Или, взять работников магазина. Они – люди посеревшие, уставшие от тяжкого труда, но они шутят и смеются, как дети.

Карина пожимает плечами и берется за кружку с остывшим чаем. Я интуитивно предполагаю, что молчание затянется надолго, но сейчас молчать хочется с ней разве что в постели, где понятия расстояние и чуждость утрачивают привычное значение, а не теперь, на кровати рядом друг с другом, где формировалось ощущение неудовлетворенности, ведь мы обязаны говорить, лить что угодно, это наша кукольная роль, ее не избежать, и сейчас мы ее нарушаем. Это под одеялом мы естественные, такие, какие есть на самом деле, лишенные одежды и ролей, могущие ничего не бояться, могущие проявлять всю свою природную сущность без опасений…

– Может, все они и дети, – в недовольстве забубнила она, – но я не ребенок. И не смей называть меня маленькой! А теперь… Закроем эту дурацкую тему. Какая-то она утомительная.

Я киваю и берусь за кружку остывшего чая.

Прежде чем уйти, я незаметно, когда Карины в очередной раз вышла из комнаты, спрятал под подушкой красный футляр – все это время он томился в кармане моих брюк. Серебряная подвеска с изумрудом. Именно на эту подвеску она ткнула пальцем месяц назад, когда мы проходили мимо ювелирного магазина…