Пол и характер

Этим объясняется также и та невероятная, затронутая уже в одной из предыдущих глав, способность женщины помнить комплименты, хотя бы они и были сделаны ей еще в дни ее ранней юности. Эти комплименты и наводят ее на мысль о собственной ее ценности, и потому женщины требуют от мужчин, чтобы они были «галантны». Галантность является самой подходящей формой для наделения женщины ценностью, и насколько дешево стоит она мужчине, настолько дорога она женщине, которая никогда не забывает ни одного выражения лести и до самой старости питается самыми пошлыми любезностями. Обыкновенно каждый помнит только то, что для него имеет какую-нибудь ценность; а если это так, то становится понятным и то обстоятельство, почему женщины обладают такой прекрасной памятью на комплименты. Последние представляют из себя нечто такое, что придает женщине известную ценность, потому что в ней самой не заложено природного масштаба для оценки, она не чувствует в себе никакой абсолютной ценности, которая не считается ни с чем, кроме себя самой. И даже явление ухаживания, «рыцарства» может служить доказательством того, что в женщине нет никакой души; ведь когда мужчина галантен по отношению к женщине, он тем самым показывает, что он менее всего видит в ней душу и самостоятельную ценность; он не уважает, а унижает ее наиболее беспощадным образом именно там, где сама она чувствует себя возведенной на недосягаемую высоту.

Как аморальна женщина, можно заключить из того, что она тотчас же забывает о совершенной ею безнравственности, и мужчине, если он взялся за воспитание этой женщины, приходится все время напоминать ей об этом; тогда она может внезапно поверить, в силу особого рода женской лживости, что она поступила нехорошо, и, таким образом, обмануть этим и себя, и мужчину. Мужчина же, наоборот, ничего не помнит так сильно, как те случаи, когда он оказывался виновным. В этом случае память опять выступает как явление моральное. Простить и забыть – это одно и то же, но никак не «простить и понять». Кто вспоминает свою ложь, тот упрекает себя в ней. То, что женщина не обвиняет себя в низости, совпадает с тем, что она на самом деле никогда не сознает ее и, не имея никакого отношения к нравственной идее, о ней забывает. Поэтому ясно, что она не отрицает. Многие считают женщину невинной и даже более нравственной, нежели мужчину, так как у нее этические воззрения не составляют проблемы; но это совершенно неосновательно, потому что в действительности она, собственно, далее не знает, что такое безнравственность. Невинность ребенка тоже ведь не может быть заслугой, заслугой была бы невинность старца, но ее не существует на деле.

Самонаблюдение является чисто мужским свойством; о кажущемся исключении, сводящемся к истерическому самонаблюдению многих женщин, мы еще говорить сейчас не будем, точно так же как и сознание виновности, раскаяние, самобичевание, которому подвергают себя женщины и которые являют собой замечательную имитацию настоящего чувства вины, равно как и женские формы самонаблюдения, будут рассмотрены нами в ближайших главах. Субъект самонаблюдения тождествен с субъектом морализующим: он постигает психические явления только путем их оценки.

Совершенно в порядке вещей и согласно с духом позитивизма то, что Огюст Конт смотрит на самонаблюдение как на явление противоречивое и называет его «глубочайшим абсурдом». Совершенно ясно, и на это даже можно не указывать, что при ограниченности нашего сознания не могут иметь место в одно и то же время психическое переживание и особое восприятие его: только с «первичным» образом памяти (Иодль) связаны наблюдение и оценка; в этом случае это есть суждение о копии. Но среди совершенно равноценных явлений ни одно никогда не могло бы сделаться объектом и утверждаться или отрицаться, как это бывает при всяком самонаблюдении. То, что наблюдает, судит и оценивает все содержание, не может быть одним из этих содержаний наряду с другими данными. Это есть вневременное «я», которое вменяет человеку как его настоящее, так и прошлое, которое создает то «единство самосознания», ту непрерывную память, которой нет у женщин. Ибо не память, как думает Милль, или непрерывность, как думает Мах, приносят веру в свое «я», которое вне этого не имеет самостоятельного существования, а совсем наоборот: как память и непрерывность, так и благочестие и потребность в бессмертии выводятся из ценности нашего «я», причем ничего из их содержания не может стать функцией от времени и не должно подвергнуться уничтожению[20].