Пол и характер

Красота, будучи лишь вечно возобновляемой попыткой воплощения высшей ценности, всегда вызывает в нас чувство удовлетворения находкой чего-то, и это чувство заставляет молчать все страсти, всякое эгоистическое желание. Формы, кажущиеся человеку красивыми, выражают только его многочисленные попытки воплотить все самое высшее при помощи эстетической функции, стремящейся облечь в образы все умозрительное. Красота есть символ совершенства в явлении; поэтому она неуязвима, статична, а не динамична, и всякое изменение в отношении к ней уничтожает и ее, и самое понятие о ней. В материальном мире красота создается любовью к собственной ценности, стремлением к совершенству. Так рождается красота природы, которой никогда не ощущает преступник, так как этика впервые создает природу. Поэтому-то природа во всех своих проявлениях всегда и везде вполне закончена, и закон природы – это чувственный символ закона нравственности, точно так же как красота – чувственное отражение благородства души, как логика – воплощенная этика. Искусство, эротика, направленная на целый мир, творит полноту реальных форм из мирового хаоса, подобно тому как любовь мужчины создает совершенно новую женщину вместо реально существующей; нет искусства без форм, нет красоты искусства, которая не подчинялась бы ее законам, как нет красоты природы без формы, без закона природы. В красоте искусства воплощается красота природы, как в законе нравственности – закон природы, как в гармонии, прообраз которой властвует над духом человека, – целесообразность природы. Художник называет природу своим вечным учителем, но в действительности она только созданная им самим в созерцательной бесконечности норма его творчества. Чтобы не быть голословным, приведем в пример математику: математические выражения – это реализованная музыка (не наоборот), а сама математика – точное отражение музыки, перенесенной из царства свободы в царство необходимости; поэтому императив всякого музыканта есть математика. Следовательно, искусство создает природу, а не природа искусство.

От этих указаний, составляющих хотя бы отчасти дальнейшее развитие глубокой мысли Канта и Шеллинга (а также и находящегося под их влиянием Шиллера) об искусстве, я возвращаюсь к первоначальной теме. Для успешного дальнейшего разбора этой темы следует считать вполне установленным, что вера в нравственность женщины, «интроекция» души мужчины в женщину и красивая внешность – один и тот же факт, причем последняя представляет чувственное выражение первой. Объяснимым, но очень извращенным отношением является понятие о «прекрасной душе» в моральном смысле; или, как у Шефтсбери, Гербарта и других – подчинение этики эстетике: можно, вместе с Сократом и Антисфеном, отождествлять понятия «красоты» и «добра», но нельзя забывать, что красота – только материальный образ, воплощающий нравственность, что всякая эстетика остается созданием этики. Всякая единичная, ограниченная временем попытка такого воплощения по природе своей иллюзорна, так как она ложно изображает достигнутое совершенство. Всякая отдельная красота преходяща, так и любовь к женщине уничтожается, как только женщина состарится. Идея красоты – это идея природы; она вечна, если далее погибает все единично красивое, все естественное.

Видеть бесконечность в ограниченном и конкретном может только иллюзия; только заблуждение – находить все совершенства в любимой женщине. Любовь к красоте не должна теряться в женщине, чтобы пересоздать основы полового влечения к ней. Если бы любовь основывалась только на указанном смешении, не могло бы быть иной любви, кроме несчастной. Но всякая любовь цепляется за это заблуждение, она является наиболее героической попыткой утверждать ценность там, где ее совсем нет. Трансцендентальная идея любви, если таковая вообще существует, заключается в любви к ценности бесконечного, то есть к абсолютному, или к Богу, даже в форме любви к бесконечной чувственной красоте природы в целом (пантеизм); любовь же к отдельному предмету, а также и к женщине, есть уже отпадение от идеи – есть вина.