Все это объясняется очень просто. Женщина по своей пассивности изображает из себя псевдоличность, будто бы стремящуюся к истине, разумному суждению и обнаружению силы воли. Она пытается при этом обмануть себя и мир. «Бессознательная душа» ее может проявиться в многообразии, непристойностях или подпасть под влияние чужой воли, и в этом ее единственная сущность. Один из убедительнейших аргументов против допущения единой души хотели признать в фактах, известных под именем «раздвоения» и «раздробления личности», «двойственности сознания» или «раздвоения “я”». Но все эти явления указывают на то, где именно можно найти единство души. Там, где отсутствует личность (как у женщины), возможно найти такое раздвоение. Выдающиеся случаи, описанные Жане в книге его «Психологический автоматизм», имеют отношение только к женщине и не трактуют ни об одном мужчине. Не познать, не осветить свое внутреннее содержание может только женщина, лишенная души и умопостигаемого «я». Только она может сделаться игрушкой чужого сознания, как это показывает Жане в книге своей; только она может, стремясь к половому акту, притворяться, что будто бы боится его. Истерия – это банкротство внутреннего «я», которое временами совершенно уничтожает женщину, пока природные стремления ее не вырвутся снова наружу, сквозь лживость истерии. Если же психическая «травма» и «нервный шок» являются испугом действительного, асексуального характера, то из этого ясна вся неустойчивость вспугнутого «я», которое убегает, оставляя на свободе проявления истинной природы.
Об этой «противоволе» говорит Фрейд, что она ощущается как нечто чуждое, что больная стремится избавиться от нее посредством прежнего ложного «я», теперь разрушенного. Внешнее принуждение, вытесненное природой, накладывает печать на женщину, которая всегда находится между ними обоими.
«Скверное “я”», «чужеродное тело в сознании» – это и есть настоящая природа женщины, а то, что она признает своим истинным «я», – это личность, созданная ею посредством впитывания чужих влияний, «чужеродное тело» – это сексуальность, которую женщина хотя и отрицает в себе, но сдерживать не может.
Половые представления, подавляемые крайним напряжением, могут повлиять на вечно меняющийся характер болезни, но исчезнуть половое влечение уже не может.
Лживость женщины обусловливается ее неспособностью к истине. На вопросы о причинах слов или поступков женщины часто отвечают только что придуманными мотивами. Истерички педантичны (подчеркивая это перед чужими) в правдивости, но в этом (как бы парадоксально ни звучало б оно) заключается их лживость. Требование истины не жило в них, а привито им извне, и они, рабски подчиняясь нравственности, послушно следуют за ней.
Истерички симулируют бессознательно и глубоко верят в собственную искренность и моральность. Страдания их совершенно искренни. Тот факт, что путем гипноза брейеровским «очищением» они познают истинные причины болезни, доказывает это.
Обвинения, которые истерички часто предъявляют самим себе, тоже представляют собою одно лишь притворство.
Если мелкие проступки вызывают то же чувство вины, как и крупные преступления, то такое чувство надо признать плохо развитым. Если бы у истеричек-самоистязательниц критерий нравственности заключался в них самих, то они были бы серьезнее в своих самообвинениях и считали бы маленькое упущение такою же виною, как и большой проступок.
Кого действительно гнетут укоры совести, те не могут, как истерички, рассказывать о своих дурных качествах и спрашивать, не представляют ли они собою совершенно погибшие существа. Брейер и Фрейд глубоко заблуждаются, как и многие другие, считая истеричек высоконравственными людьми. Истеричные люди, более других воспринявшие в себе нравственность, чуждую им по природе, и рабски подчинившие себя ей, представляют собою высшую степень безнравственности, так как это высшая ступень гетерономии. Истеричные женщины ближе всего подходят к бытовым задачам социальной этики, для которой ложь не является проступком, если она полезна обществу и развитию рода. Истеричная женщина – это манекен социальной и повседневной этики жизни. Обязанность для нее не представляет собою частного случая тех обязанностей, которые она несет по отношению к себе самой.