Пол и характер

Чем глубже у истеричек убеждения в том, что они верят в истину, тем больше в них лживости. То, что они не в состоянии дойти до истины по отношению к себе, доказывается уже тем, что для гипноза они являются лучшими объектами. Но самый безнравственный поступок – это дать себя загипнотизировать, так как это значит отдать себя в полное рабство, отказаться от своего сознания и воли, в то время как другой человек может вызвать в нем какое угодно сознание. Гипноз показывает нам, насколько возможность истины зависит от хотения, но только от собственного хотения истины. То, что было внушено гипнозом, выполняется потом индивидуумом, а на вопрос об объяснении такого поступка он отвечает себе и другим людям вымышленным мотивом. Вот экспериментальное подтверждение кантовской этики. Человек, отказавшись под гипнозом от собственного хотения, теряет способность к истине.

Все женщины легко и охотно поддаются гипнозу, а в особенности истеричные женщины.

Так как только воля «я» создает память, то посредством гипноза возможно далее уничтожить у них простым внушением воспоминания из их собственной жизни.

То, что Брейер называет «аберагированием» психических конфликтов у загипнотизированного больного, служит доказательством того, что чувство виновности у него не было собственным, не самобытное. Человек, искренне испытывающий чувство вины, не может освободиться от него, как истеричные – по внушению другого человека.

Однако в тот момент, когда истинная природа, половое влечение, грозит вырваться из плена, мнимое самомнение истеричек исчезает. В истерическом пароксизме женщине кажется, что то, чего желает она сама, внушено ей другим человеком. Мы касаемся здесь последнего живого отрицания настоящей природы женщины, с необыкновенной силой порывающей оковы. «Исступленное поведение» истеричек – это не что иное, как демонстративное отрицание полового акта, и чем оно громче и ярче, тем более оно лживо и опасно. Поэтому встречается у женщины переход от истерики к сомнамбулизму (по Жане); они подчиняются в этом случае более сильной чужой воле.

Не трудно понять, что острая форма истерии занимает важное место в половых переживаниях, предшествующих половой зрелости. Оказать моральное воздействие на ребенка, конечно, легко, так как половые желания его еле пробуждаются. Все же истинная природа, отстраненная, но не покоренная, снова вызывает к жизни прежнее переживание, оцененное ею положительно и раньше, когда, однако, не хватало сил довести его до бодрствующего состояния и сохранить его. Теперь это переживание оживает во всей своей силе. Истинную потребность нельзя уже изгнать из сознания, и тогда наступает кризис. Разнообразность форм и симптомов, в которые облекается истерический припадок, зависит, быть может, только от того, что больной не знает происхождения причины, не сознает наличия полового желания и предполагает, что это желание происходит не от него, а от другого, его второго «я».

Изучая природу истеричных женщин, врачи, заблуждаясь, поддаются обману со стороны истеричных, обману, которому верят сами больные: природой их является не отвергающее «я», но «я» отверженное, хотя истерички настойчиво утверждают, что это «я» чуждо им. Если бы оно действительно было им чуждо, то они нашли бы возможность посредством настоящего своего «я» оценить его и ему противостоять.

Но отвергающее «я» лишь заимствовано, а поэтому и нет сил заглянуть в глаза собственному желанию; неизбежно то смутное чувство, что именно это желание есть первоначальное и всесильное. Желание это не может остаться идентичным при отсутствии тождественного субъекта. При попытке подавить его оно переходит с одной части тела на другую.

Ложь многообразна и всегда видоизменяется. Это явление обнаруживается то в виде контрактуры, то частичной анестезией, то параличом, если бы истеричка отнесла к себе самой такое переживание, взглянула бы на него с точки зрения известной оценки (как она это делает по отношению ко множеству мелочей), то она поднялась бы над этим переживанием, поставила бы себя вне его. Неистовство против своих ощущений, как желание чуждого им, хотя и на самом деле им присущего, показывает нам, что они рабски подчинены полу, как и женщины неистеричные, подавленные своей судьбой и лишенные всего, что возвышается над ними: вневременного, умопостигаемого, свободного «я». Однако можно поставить вопрос: если все женщины лживы, то почему не все они истеричны? Это будет вопрос о сущности истерической конституции, и если наша теория здесь правильна, то она должна ответить на этот вопрос.