Полет сквозь годы

— Вы мерзкая, отвратительная девчонка! Как вы смеете оскорблять девушку, которую не знаете и которая, говорю вам прямо в лицо, несравненно благороднее вас и, по крайней мере, лучше вас воспитана. Она не ответила вам ничего на ваше оскорбление, а следовало бы! И предупреждаю, что я сделаю это обязательно, если вы попробуете еще сунуть свой нос куда не следует!

Юля заревела, кавалеры ее молчали. Я с гордым видом повернулся и уехал. Гроза почему-то не разразилась. Я долго не встречал Наташу. «Неужели Юля права? Почему же Наташа сама мне ничего не сказала?»

Однажды я увидел ее у магазина и подошел. Она очень смутилась и вначале не хотела даже протянуть мне руку. Мы пошли рядом. В сивере на отдаленной скамье она наконец заговорила:

— Боже мой, почему я тебе сразу не сказала всей правды? Боялась! Боялась, что ты не захочешь больше меня видеть, будешь презирать. Ведь правда будешь теперь презирать? Да я и сама знаю, что будешь... Ведь нельзя иначе — клейменая. Всякий меня на утеху купить может.

— Наташенька, милая! Не плачь Я так же буду к тебе относиться, как и прежде! Ты же не такая. Ты хорошая. Давай подумаем, как можно помочь тебе. Ну, не плачь же!

Она помолчала немного, вытерла слезы и, казалось, успокоилась.

— Эх, Алешенька, молод ты и жизни не знаешь! Вот послушай. Жила я с мамой в Саратове. Мама ходила работать поденно, а я занималась по хозяйству. Было мне 12 лет, когда мать вышла вторично замуж, а отца я не помню. Отчим мой пьяница был ужасный, бил и мать, и меня, и из дому все тащил. Промучилась с ним мать четыре года, да и умерла. Я хотела из дому уйти, да куда уйдешь? Одна-то. Страшно. Вот и жила... А потом пришла к нам барыня, такая важная, и говорит, что возьмет меня к себе в услужение. Отчим стал меня уговаривать — ну, я, глупая, и согласилась. Вот и попалась как птица в клетку. Из Саратова барыня-то моя да девчонки ее сюда уехали, в Омск. Что-то там неладно с полицией вышло. Ну, и все. Уйти теперь никак нельзя. Опутала она меня совсем. Задолжалась я до крайности. И чем дальше, тем больше. Да и отчиму моему заплатила она за меня 500 рублей, сама мне расписку его показывала. Одна только мне дорога — в петлю. Куда же еще пойдешь с желтым билетом?

Она задумалась.

— Наташенька! Подожди. Вот есть у меня хороший товарищ. Отец у него вице-губернатор. Он поймет, он поможет! Вырвем мы тебя от хозяйки твоей проклятой, не горюй!

— Глупенький! Разве можно мне помочь? Мечты это все. Нет мне другой дороги. А то еще и хуже будет. Не надо!

Она вдруг схватила мою руку и поднесла к губам. Я еле успел ее вырвать.

— Прощай, родненький! Прощай! Больше ты меня не увидишь!

Она стремительно поднялась и ушла.

Где ты, милая девушка? Так хочется верить, что дождалась ты нашей революции, освободилась от страшных пут, стала честной советской женщиной. И может быть, сейчас, когда я вспоминаю тебя, растишь ты и воспитываешь своих внучат.

Отзовись, Наташа! Скажи мне, что я не ошибся.

Родное небо

Доброволец

Многократно и очень живо рисовалась мне картина возвращения в Минск. То почти явственно слышались громкие возгласы удивления: «Как он вырос, как окреп! Вот что значит тамошний воздух! Совсем заправский сибиряк!» То виделось заплаканное лицо счастливой мамы, сначала внимательно разглядывающей меня, а затем читающей мой аттестат зрелости, полученный в постылой омской гимназии. То представлял себя в окружении верных друзей Гриши Каминского, Мити Тыдмана, Володи Загурского. Володя особенно рад. «Вот и дождался! — восклицает он. — Теперь, как условились, вдвоем в Петербург, поступаем в авиашколу!»

Действительность не подтвердила моих ожиданий.

Уже на минском вокзале, забитом санитарными поездами и воинскими эшелонами, я узнал, что несколько месяцев назад, в самые первые дни начавшейся войны, Володя Загурский ушел на фронт добровольцем и с тех пор о нем нет никаких вестей. Я тяжело воспринял эту новость. Значит, придется уже без друга, одному пробивать дорогу к мечте, так сильно захватившей нас три года назад... И сам Минск не походил больше на город моего детства: на все легла тяжелая печать войны. Он напоминал скорее какой-то огромный пересылочный пункт, каждый уголок которого кишел офицерами и солдатами. Все больницы и многие учреждения были забиты тяжелоранеными Неожиданным было первое впечатление и от родного дома: как заметно, как резко все мы изменились! Брат Гриша уже второй год учился в Петербургском технологическом институте. Соня тоже училась на Бестужевских курсах; она была замужем. Все младшие братья мои учились в гимназии.

Я поспешил к Грише Каминскому. Встреча была сердечной. Застал его за чтением книги, которую он поспешно спрятал под подушку. Я уже знал, что два года назад старший брат Гриши Иван арестован за участие в революционном движении.

— Есть ли вести от брата?

— Нет.

Сам Гриша закончил гимназию с золотой медалью и собирался ехать в Москву поступать на медицинский факультет Московского университета. Когда разговор наш коснулся войны, он вдруг спросил.

— А ты знаешь, отчего бывают войны?