Полет сквозь годы

Может быть, то обстоятельство, что воспитывали меня в основном женщины — мать и старшая сестра, во мне было развито, если можно так сказать, ское отношение ко всем представительницам женской половины рода человеческого. Я привык уважать женщин и не представлял себе, как бы я мог оскорбить их или обидеть, был очень застенчив с ними. И вот, оказавшись однажды на площадке трамвая рядом с довольно интересной и, как успел заметить, очень хорошо одетой девушкой, я молчал как истукан, хотя мне и казалось, что она не прогневалась бы, если бы я заговорил с ней. Так мы и доехали до Лесного, не сказав друг другу ни слова. О своей встрече я рассказал Пете Бурову, с которым близко сдружился. Он ответил, что, кажется, догадывается, о ком я говорю, что зовут ее Вавой и что если бы я увидел ее младшую сестру Муру, то, наверное, совсем потерял бы голову. И он оказался прав. Мы встретили сестер в первое же воскресенье на гулянье, которое устраивалось студентами Политехнического института в районе Лесного проспекта и кинотеатра «Лонжерон». Буров подвел меня к этим двум девушкам-сестрам и познакомил. Петя пошел с Вавой, а я с Мурой. Разговорились. Я узнал, что живут они в городе, а здесь, в Лесном, часто отдыхают на своей зимней даче. Мы стали встречаться с Мурой и подружились. Это была славная, живая, непосредственная и умная девушка. Она училась в седьмом классе гимназии, много читала, свободно владела двумя языками и мечтала, получив высшее образование, посвятить себя литературной деятельности.

Обстановка в семье Муры была тяжелая. Ее отец — потомственный владелец крупного ювелирного магазина в гостином дворе. Мать — тоже из купеческого рода. Не признавая ничего нового, они старались и дочерей своих воспитывать по старинке, мечтали выдать их замуж только за купцов. В доме все время шла борьба. Самая старшая дочь, Александра, порвав с родителями, вопреки их воле, вышла замуж за бедного служащего. Средняя, Варвара, обладая мягким и податливым характером, покорно ждала своей участи.

Мура, младшая в семье, была любимицей отца и матери Умная и волевая, она прекрасно использовала это обстоятельство и отвоевала себе право на самостоятельные взгляды, решения и особое положение в доме. Она сумела так поставить себя, что даже отец ее, человек, весьма крутого нрава, пасовал перед ней.

Дружба наша вскоре перешла в привязанность, а затем и в чувство более серьезное.

После экзаменов, вопреки обещанию Вейгелина, нам всем был присвоен чин ефрейтора: на погонах наших появилась первая нашивка. Мы устроили скромную вечеринку и пригласили одного Карамышева, так как оценили и полюбили этого простого, большой души человека.

Наш главный тост был за скорые полеты.

Один в воздухе

Отъезд наш был назначен внезапно. Я едва успел проститься с Гришей и сестрами. Весь остаток вечера и всю ночь до утра мы с Мурой гуляли по окрестностям Лесного, забрели с ней довольно далеко и очутились в заповедном лесу. Стояли теплые белые ночи. Кто их знает, тот поймет, какие чувства пробуждают они в сердцах влюбленных.

Мы были в дальней аллее заповедника одни. Тихую грусть навевал этот замерший и как бы зачарованный лес. Ни шороха, ни звука. Тишина. Рядом со мной сидела девушка, которую я полюбил впервые, и, казалось, навсегда. Неужели же и теперь я не посмею сказать ей всего? Не услышу от нее ответного признания? А вдруг услышу «нет»?!

Над нашими головами раздалось нежное воркование горлицы.

Алик, что это? Посмотрите! Ну, посмотрите же!

Но я смотрел на нее. Любимое лицо было совсем, совсем близко. Глаза ее были закрыты, маленький ротик полуоткрыт... и, позабыв все на свете, я прижался к этим губам. Она отвечала.

— Так ты любишь меня?

— Да, да! Разве же ты не знаешь, не догадываешься?

— Нет, не знал и потому боялся тебя!

— Глупенький ты... Как же я без тебя теперь одна буду?

— Ничего, родная! Я быстро закончу школу, уеду на фронт, а там за боевые заслуги меня обязательно произведут в офицеры. Вот тогда вернусь к тебе настоящим героем, и мы поженимся! 

— Да, да... Только бы с тобой ничего... — она не договорила.

— Верь мне, все будет хорошо. Вытри слезки! Нет, дай я их сам вытру!.. Ну, а отец? Он разрешит тебе выйти за меня?

— Ах, Алик... Ты меня еще не знаешь!

Всходило солнце. Пора было прощаться. Я проводил ее до дому.

— Тебе не попадет сейчас?

— Нет, папа с мамой в городе, а Вава ни за что не выдаст. Прощай же! Ну, с богом!

Мы поклялись друг другу в верности на всю жизнь.

В Качинскую авиационную школу отправляли 18 человек. Мельников, произведенный перед окончанием экзаменов в прапорщики, уезжал в Гатчинскую офицерскую школу, еще один выпускник устроился в летную школу при комендантском аэродроме. Остальные ждали назначения в гидроавиацию. Из нас, севастопольцев, как мы себя называли, я помню, к сожалению, немногих: Бурова, Семичастного, Стомана, Каменского, Бессонова. Остальных беспощадное время стерло из памяти.