Полет сквозь годы

Жили мы тогда в палатках. Полеты производились только по утрам, так как в остальное время воздух был неспокоен, а летать в болтанку («рему», как тогда говорили) нам не разрешалось. Закончив полеты, мы завтракали и до обеда мыли в ангарах самолеты. После обеденного сна шли в мастерские разбирать и вновь собирать моторы. Если же в мастерских работы не было, нас посылали снова и снова перетаскивать ненавистные самолетные ящики. Это унизительное занятие продолжалось до тех пор, пока Капустян случайно не узнал о таких «работах» от прапорщика Ф. А. Астахова, ныне маршала авиации. Командовавший нами фельдфебель был немедленно разжалован и переведен в аэродромную команду. Дышать стало легче. После ужина и традиционной вечерней молитвы нас начали отпускать в город.

Так шли дни и недели. С каждым полетом росла уверенность в своих силах. Наступил день, когда Капустян разрешил мне произвести свободный, как мы его называли, полет: набрать высоту 200 метров, сделать две восьмерки и спланировать с выключенным мотором. Такое сравнительно сложное задание льстило моему самолюбию. Самостоятельно подниматься так высоко еще не приходилось.

И тут в первый раз меня постигла неудача. Когда высотомер показал 50 метров, самолет почему-то не захотел лезть выше. Не понимая, что с ним сталось, взял ручку на себя. Высота не прибывала. Я решил, что не тянет мотор, и начал разворачивать самолет, но он и рулей не слушал. Перешел на прямую и снова попытался развернуться... Что за чудо? Самолет прекрасно мне повиновался. Зашел на круг, сел и доложил Капустяну, что мотор не тянет, самолет высоты не берет...

Ну и досталось же мне! Оказывается, желая как можно скорее набрать высоту и действуя нетерпеливо и самоуверенно, я, как у нас говорят, «передрал» машину в так называемый второй режим полета, т. е. в такое положение, при котором самолет сваливается на крыло и переходит в роковой штопор. Тогда еще никто не знал, как нужно из него выходить, и большинство катастроф случалось именно в результате непроизвольного срыва самолета в штопор. Этот эпизод послужил мне хорошим уроком на будущее, и я до сих пор благодарен Капустяну за полученный тогда разнос: он научил меня всегда внимательно следить за скоростью и умерять свою излишнюю самоуверенность.

Так постепенно, от случая к случаю, приходило понимание, что такие «пустяки», как невнимательность, расхлябанность, недисциплинированность, недостаточное знание материальной части, отсутствие выдержки, спокойствия, ведут к тягчайшим последствиям.

Дальнейшее обучение протекало гладко. Вскоре я сдал экзамен на звание пилота и в составе группы из шести человек возвратился на Качу. На этот раз нас разместили не в казармах, а в корпусе, находящемся рядом с офицерским собранием. Комната наша, большая и светлая, расположенная на втором этаже, выходила окнами на море. Питались мы из общего солдатского котла, но еду нам разрешалось брать с собой в комнаты. На питание не жаловались — кормили неплохо. Наша группа была назначена к штабс-капитану Перепечину. Не могу не помянуть добрым словом этого человека и его помощника прапорщика Киршу. К нам, нижним чинам, они относились благожелательно и справедливо, не делая разницы в отношениях, требованиях и оценках между нами и обучавшимися с нами офицерами.

Обстановка в группе инструктора Раевского была совершенно иной. То, что прощалось офицерам, вызывало гнев, презрение И даже издевательства со стороны Раевского, если дело касалось моих товарищей. За самые незначительные поломки нижний чин немедленно отстранялся от полетов и направлялся в пехоту на фронт. И казалось просто невероятным, что Раевский, этот жалкий подхалим и ничтожество, недавно произведенный в прапорщики бог весть за какие заслуги, был на лучшем счету у начальника школы Стаматьева. Он часто бывал в гостях у начальника и без труда добивался одобрения своих бессовестных, пристрастных и жестоких решений. Мы ненавидели его.

О начальнике школы Стаматьеве мне почти нечего сказать — его прошлое само говорило о нем. В часы, когда он либо сидел у себя на балконе, либо совершал прогулки, мы старались не попадаться ему на глаза. И все же к концу обучения все наши 15 человек, а трое еще раньше стали жертвами Стаматьева.