Полет сквозь годы

Тут я сразу узнал его. Узнал через пять лет, несмотря на то что был он совсем другой — чисто выбритый, причесанный, в хорошо подогнанном военном костюме, галифе и гимнастерке, и на ногах его были до блеска начищенные хромовые сапоги В бинтах он меня, по-видимому, не узнавал.

— Скажите, — испросил я его осторожно, — вы не помните Иркутска и парня, который подарил вам браунинг?

Он резко повернулся ко мне. Глаза его расширились на мгновение, и вдруг все лицо осветилось улыбкой: он узнал меня, и мы крепко обнялись. Я коротко рассказал ему о себе, о моей встрече с Владимиром Ильичем. Он тоже коротко рассказал о себе. Друзья помогли ему, и он благополучно добрался до Коломны, где жил и работал под чужим именем. Потом был на фронте и там едва не попался с листовками как агитатор. Теперь работает в Москве. Он не сказал где, но я и так догадывался: у Дзержинского в ЧК

На прощание он сказал мне:

— Очень, очень я рад, что встретил тебя и что не ошибся в тебе... Учись, брат, хорошо учись разбираться в людях. Для тебя это особенно важно: ведь к тебе, как к бывшему офицеру, могут больше, чем к кому другому, подбираться враги. Будь очень осторожен! А за браунинг еще раз спасибо! Ну, друг, прощай! Может, когда и еще увидимся. Прощай!

Но больше мы уже никогда не встретились Не часто в нашей жизни происходят такие встречи.

Незадолго до отъезда на фронт я получил письмо из Петрограда. Старшая сестра Марии, Варвара Васильевна, писала, что отправляет это письмо по поручению Муры. Мария осознала наконец, что никогда меня не любила, что это была ошибка молодости. Она просит меня забыть ее и больше не писать, так как выходит замуж за человека, близкого ей и ее родителям. В конверт была вложена моя карточка, которую я посылал с фронта. На обратной стороне рукой Марии было написано: «Забудь, и прощай навек». Это был тяжелый для меня удар. Только напряженная работа помогла справиться с болью, постепенно заглушала мое чувство.

Ранней осенью, закончив формирование, мы получили приказ Начальника авиадарма (авиации действующей армии Республики) отбыть в город Сарапул, в распоряжение командующего на Восточный фронт.

Против Колчака

Эшелон наш двигался на фронт через Москву.

Военные не безразличны к маршрутам, которыми они направляются в район боевых действий. Встреча с Москвой означала, в частности, новые возможности для лучшего укомплектования отряда. И действительно, мой визит Начавиадарму товарищу А. В. Сергееву дал свои результаты. Во-первых, я получил еще два «сопвича», во-вторых, в отряд вошел опытный, боевой летчик из солдат Иван Найденов, хорошо знакомый с этими самолетами. Найденову я был особенно рад, так как «сопвичи» являлись дефицитными, очень ценными машинами, и выпускать на них Егорова, Михайлова и Конева не решался. Кроме Башкова, летчиков-наблюдателей в отряде не было; их недостаток остро чувствовался всей нашей авиацией. А объяснялось это тем, что в старой армии все летнабы принадлежали исключительно к офицерскому корпусу. Резервов, на которые я втайне рассчитывал, в Москве не оказалось.

Я попросил у Начавиадарма Сергеева разрешения взять в отряд и оттренировать в качестве летнаба моего старшего брата Григория, студента 3-го курса Петроградского технологического института. Сергеев такое согласие дал. Оставив отряд на Воронина, я уехал домой и уже вместе с братом двинулся к фронту. На станции Вятские Поляны мы застряли. Паровоз, как выражались в те времена, скис. Выяснилось, что эшелон с нашим отрядом проследовал утром, несколько часов назад, а состав, которым мы ехали, дальше не пойдет. Начальник станции посоветовал обратиться к командующему 2-й армией товарищу Шорину. Мы с братом бегом бросились на дальние пути, где стояли три классных вагона командующего, и через начальника охраны получили разрешение товарища Шорина ехать с ним до Сарапула. Во время остановки на станции Огрыз Шорин вызвал меня.

Бросалось в глаза, что в Огрызе, как и в Вятских Полянах, стоят эшелоны, груженные боеприпасами, продовольствием, обмундированием, — Восточный фронт получал мощное подкрепление.

То немногое, что я знал к тому времени о Василии Ивановиче Шорине, делало даже короткую встречу с ним чрезвычайно для меня интересной. Это был боевой генерал царской армии, который одним из самых первых, без колебаний и сомнений, перешел на сторону революционного народа. Жестковатый и требовательный, он отличался высокой личной отвагой и справедливостью. Его имя называлось в наших войсках с гордостью и любовью. Я знал, что в состав Реввоенсовета 2-й армии, кроме Шорина, входят С. И. Гусев и П. К. Штернберг. Но в этот раз я увидел только командующего. В его вагоне царила атмосфера четко работающего штаба. Можно было понять, что командующий доволен притоком свежих сил, поступающих в его распоряжение, и что распределяет пополнение с возможной оперативностью, не теряя драгоценного времени: ведь здесь, на Восточном фронте, решалась тогда судьба революции!