Полководец улицы. Повесть о Ене Ландлере

Сейчас он лишь цитировал себя самого, свою прежнюю речь на рабочем митинге. Он не мог сказать ничего нового, подходящего для данного момента и, избегая импровизации, вспоминал свои наиболее актуальные речи прошлого года. С трудом, как никогда раньше, слетали слова с его губ. Он знал: не только ему хотелось сказать другое, более значительное, но другое, более значительное, хотели услышать и там, внизу. Нужна была уже не агитация, а директива. Почти неделю волновался город, и солдаты присягнули Национальному совету благодаря не словесной агитации, а опыту, приобретенному за четыре с половиной года мировой войны. Кошмарные, тяжелые впечатления так врезались в человеческое сознание, что бушующая толпа жаждала теперь сделать не один вывод — необходимость выхода из войны, — а все выводы без исключения. Начиная с необходимости порвать наконец военный союз с Германией, отделиться от Австрии, покончить с монархией, с реакционной политикой проволочек вплоть до… Предела не видно было. Назревало народное восстание…

Если уж повторяться, цитировать себя, то лучше бы вспомнить слова, что пять месяцев назад, в июне, он метал с лестницы парламента в толпу ожесточенных до крайности рабочих: «Больше нечего разговаривать, время действовать, надо покончить со старым парламентом и всей продажной системой!»

На требование рабочих машиностроительного завода увеличить заработную плату власти ответили тогда ружейным залпом; казалось, чаша терпения переполнилась. Действия правительства и оппортунистов в июне еще больше накалили атмосферу, но только теперь действительно переполнилась чаша народного терпения. Но о том, что следует покончить со всей продажной системой, сейчас нельзя говорить: стоящий во главе оппозиции Национальный совет против восстания. Дано указание сдерживать массы, ни в коем случае не поднимать на борьбу.

— Надо покончить с разорительной войной! — провозгласил он в заключение.

Ему стало не по себе от такого пустопорожнего вывода, но разве он может прибавить, что для этого нужно немедленно и решительно действовать?

Ландлер оглянулся. В дверях ему дали знак, что уже готов к выступлению следующий оратор. Внизу загремела овация. Народ был благодарен и за то, что услышал из чьих-то уст давно уже созревшие у него самого мысли.

— Требуем мира! Мира! — кричала улица. — Республику!

Он поправил очки, облизнул запекшиеся губы и, держась за перила, продолжал смотреть на бушующую, величественную людскую стихию. На балкон вышел Шандор Гарбаи и, когда внизу наконец смолк шум и рокот, сменил Ландлера на трибуне.

Покашливая от сухости во рту, Ландлер вошел в зеленую комнату (так называли они между собой комнату гостиничного номера, оклеенную зелеными обоями). Кто-то подал ему стакан воды. Он выпил ее залпом. Потом машинально вынул часы из нагрудного кармашка. Ноль часов одна минута.

Он улыбнулся и даже немного растрогался: ему случайно удалось отметить рождение нового дня. Ведь это был не обычный день — он обещал стать решающим. Может быть, днем победы? Но Ландлер тут же прогнал эту надежду. Бездействие ни к чему не приводит, без усилий не рождается успех, а реформисты, конечно, медлят. Грядущий день, возможно, принесет с собой смерть, и все здесь собравшиеся получат по пуле в голову.

После принятия присяги это вполне реальная опасность. Комендант Будапешта генерал Лукачич вряд ли примирится с тем, что подчиненные ему солдаты присягают его противникам.

Как ни странно, Ландлер сохранял спокойствие. Двенадцать лет прошли в неустанной борьбе за рабочее дело, и последние полгода были полны особенно бурных событий, но боевая закалка, мобилизуя все жизненные силы, не притупляет страха смерти. Только в какие-то исключительные моменты — он не раз слышал — не пьянеют от вина; по-видимому, иногда не кружится голова и на краю пропасти. Так бывает при летаргии или, напротив, при крайнем напряжении, в разгар борьбы. Значит, пробил час борьбы не на жизнь, а на смерть!

Ландлер окинул взглядом молодых журналистов и военных, толпившихся в зеленой комнате, и на всех лицах прочел готовность, решимость.

Он опять посмотрел на часы.

Решающий день не может начаться в ноль часов одну минуту. Сегодняшний день подготовило семьдесят лет назад поражение революции 1848 года. И родило его, конечно, самое ужасное преступление капиталистического строя — империалистическая война. Значит, он начался в июне после залпа жандармов, когда заводские рабочие были готовы к низвержению существующего строя (они создавали советы рабочих, желая идти по русскому пути) и когда Ландлер восстал против долго сковывавшей его партийной дисциплины.