Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Но я говорю о писателяхъ безъ дарованій: талантъ равно блеститъ везд; онъ, какъ красота, даетъ прелесть всмъ движеніямъ; какъ чувство, даетъ душу всмъ словамъ; какъ умъ, даетъ умстностью цну всмъ мыслямъ. Князь Вяземскій можетъ быть тому прекраснымъ доказательствомъ. Слдуя преимущественно направленію Французскому, онъ уметъ острыя стрлы насмшки закалять въ оригинальныхъ мысляхъ и согрвать чувствомъ всегда умную, всегда счастливую, блестящую игру ума. Но и Князь Вяземскій, не смотря на вс свои дарованія, не смотря на то, что мы можемъ назвать его остроумнйшимъ изъ нашихъ писателей, еще выше тамъ, гд, какъ въ Уныніи, голосъ сердца слышне ума.

Многіе утверждаютъ, что Французское направленіе господствуетъ также и въ произведеніяхъ Баратынскаго; но по нашему мннію, онъ столько же принадлежитъ къ школ Французской, сколько Ламартинъ, сколько сочинитель Сен-Марса, сочинитель заговора Малета, сколько нашъ Пушкинъ и вс т писатели, которые, начавъ свое развитіе мнніями Французскими, довершили его направленіемъ Европейскимъ, сохранивъ Французскаго одну докончанность вншней отдлки.

Поэзія собственно Французская, какъ утреннее солнце, золотитъ одн вершины. Только т минуты жизни, которыя выдаются изъ жизни вседневной, которыя и толпа раздляетъ съ поэтомъ, имютъ право входить въ заколдованный кругъ ихъ мечтаній, и, можетъ быть, одинъ Шенье длаетъ исключеніе, — если можно направленіе Шенье назвать Французскимъ. Но Муза Баратынскаго, обнявъ всю жизнь поэтическимъ взоромъ, льетъ равный свтъ вдохновенія на вс ея минуты, и самое обыкновенное возводитъ въ поэзію, посредствомъ освтительнаго прикосновенія съ цлою

жизнію, съ господствующею мечтою. Отъ того, чтобы дослышать вс оттнки лиры Баратынскаго, надобно имть и тоньше слухъ, и больше вниманія, нежели для другихъ поэтовъ. Чмъ боле читаемъ его, тмъ боле открываемъ въ немъ новаго, незамченнаго съ перваго взгляда, — врный признакъ поэзіи, сомкнутой въ собственномъ бытіи, но доступной не для всякаго. Даже въ художественномъ отношеніи, многіе ли способны оцнить вполн достоинство его стиховъ, эту точность въ выраженіяхъ и оборотахъ, эту мрность изящную, эту благородную щеголеватость? — Но если-бы идеалъ лучшаго общества явился вдругъ въ какой нибудь неизвстной намъ столиц, то въ его избранномъ кругу не знали бы другаго языка.

Между тмъ, красота жизни поэтической, съ лица которой Муза Баратынскаго сняла покрывало до половины, доказываетъ намъ, что поэтъ еще не весь выразился въ стихахъ своихъ; что мы должны ожидать еще несравненно боле того, что онъ совершилъ; что ему еще предназначено столько превзойти наши ожиданія, сколько разоблаченіе красоты можетъ удивить воображеніе.

Но въ его Бальномъ вечер, напечатанномъ въ прошедшемъ году, есть недостатокъ, котораго нтъ въ его

Эд, ни въ Переселеніи душъ, въ этомъ миломъ, остроумно-мечтательномъ каприз поэтическаго воображенія: въ Бальномъ вечер Баратынскаго нтъ средоточія для чувства и (если можно о поэзіи говорить языкомъ механики) въ немъ нтъ одной составной силы

, въ которой бы соединились и уравновсились вс душевныя движенія. Не смотря на то, однакоже, эта поэма превосходитъ вс прежнія сочиненія Баратынскаго изящностью частей, наружною связью цлаго и совершенствомъ отдлки. Въ самомъ дл: кт`o, прочтя ее, не скажетъ, что поэтъ сдлалъ успхи; что самые недостатки его доказываютъ, что онъ требовалъ отъ себя больше, чмъ прежде; что смшеніе тни и свта здсь не сумерки, а разсвтъ, заря новой эпохи для его таланта: однимъ словомъ, что на его Бальномъ вечер, какъ и на другихъ бальныхъ вечерахъ непоэтическихъ, сквозь тонкій, прозрачный занавсъ виденъ утренній свтъ наступающаго дня?

Баронъ Дельвигъ издалъ Собраніе своихъ стихотвореній. Также, какъ Баратынскій, онъ не принадлежитъ ни къ одной изъ новйшихъ школъ, и даже подражанія его древнимъ носятъ печать оригинальности.