Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

7. Да и относительно способа осуществления деяния историческое повествование может быть продиктовано злонравием, если оно утверждает, например, что нечто было удачно совершено благодаря деньгам, а не благодаря доблести (как многие говорят о Филиппе), или же что оно было совершено легко и без труда (как говорят об Александре), не благодаря расчету, но по случаю (как считали враги Тимофея, заказавшие картину, изображающую спящего Тимофея и города, самостоятельно попадающие в его сети)[935]. Но очевидно: те, кто отрицает, что поступки были совершены из благородства, дались тяжелым трудом, совершены благодаря доблести и усилиям, – на самом деле умаляют величие и красоту их.

8. Писатели, открыто бранящие тех, кого они желают порицать, могут быть названы людьми нрава тяжелого, излишне дерзкого и бешеного, если они не вводят себя в какие-то рамки; но если они делают то же самое лукаво, если из засады, метнув стрелы своих клевет, сразу же разворачиваются и убегают в рассуждения о том, что не верят в то, во что все желают верить[936], – то они самим отказом своим от [мнимого людского] злонравия обличают себя как людей злонравных.

9. Подобны этим и те, кто приправляет свои хулы одобрительной похвалой; как Аристоксен[937] в своем суждении о Сократе называет последнего и невоспитанным, и невежественным, и своевольным, добавляя, что все это «не было в нем злом»; как ловкий и умелый подхалим иногда добавляет толику порицания в длинную череду похвал, используя [обличающую] откровенность в качестве приправы для лести, – так и злонравный хвалит с тем, чтобы сделать достойной веры свою клевету.

10. Можно было бы исчислить и более отличительных черт [посредством которых следует обличать злокозненность историков]; но достаточно и этих, чтобы явить понимание стремлений и способов действия [злонравных авторов].

11. Прежде всего, танцуя от его [Геродота] печки, скажем, что Ио – дочь Инаха, которую все эллины полагают воспринявшей [божественную] честь от варваров[938]

, передавшей свое имя многим морям (да и многие проливы названы в ее честь)[939], ставшей началом и источником наиболее славного и царственного из родов[940], – об этой вот Ио наш несравненный Геродот говорит[941], что она предалась каким-то финикийским купцам, после того как отдалась их капитану и боялась, чтобы не открылась ее беременность. При этом он лжет, что эту историю рассказали ему финикийцы[942]. Далее он называет неких «сведущих среди персов людей»

[943] свидетелями того, что Ио была похищена финикийцами вместе с другими женщинами; прямо вслед за этим он заявляет, что славнейшее и величайшее деяние Эллады – Троянская война, – есть, по его мнению, глупость, происшедшая из-за дрянной бабы; «ясно ведь, – говорит он, – что женщин не похитили бы, если бы те сами того не хотели»[944]. Давайте же выведем из этого, что и боги сделали глупость, когда они разгневались на спартанцев за насилие, учиненное над дочерьми Левктра[945], и когда они наказали Аякса за его дерзость с Кассандрой – ведь, согласно Геродоту, совершенно очевидно, что если бы сами девушки этого не захотели, то, конечно же, не потерпели бы никаких посягательств. Однако Аристомен, говорит он[946], был живым похищен спартанцами, и позднее ахейский стратег Филопемен[947]

претерпел то же, и римский консул Регул был захвачен карфагенянами – а ведь куда как непросто найти мужей более воинственных, чем эти! Но чему здесь удивляться, даже леопарды и тигры захватываются людьми живьем; Геродот же обвиняет этих, претерпевших насилие, женщин, защищая их похитителей!

12. И вот что еще обличает его филварваризм: он оправдывает Бусириса в принесении человеческих жертв и убийстве чужеземцев[948]; он свидетельствует о великой святости и справедливости всех египтян[949] и обращает на эллинов вину за эту мерзость и кровопролитие: во второй книге он говорит, что Менелай, после того как получил от Протея Елену и был почтен богатейшими дарами, – стал наинесправедливейшим из всех людей и наихудшим; ибо, оставаясь на берегу из-за дурной погоды, «Менелай задумал нечестивое дело: он схватил двух египетских мальчиков и принес в жертву, чтобы умилостивить [ветры]»[950]. Я не знаю, что египтяне могли понаговорить [Геродоту] обо всем этом[951]; но это противоречит тому множеству почестей, которые воздаются эллинам и Менелаю в Египте[952].