Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

22. Но отнюдь не только лакедемонянам случилось быть очерненными его пером. Город коринфян не лежал в данном случае непосредственно на пути его повествования, но и тут он ухватился за возможность сделать отступление, в котором содержится ужаснейшее обвинение и растленнейшая клевета. «Коринфяне, – говорит он, – добровольно присоединились к этому походу на Самос. Ведь и против них самосцы совершили преступление за одно поколение до этого похода: Периандр, сын Кипсела, отправил 300 сыновей знатных людей с острова Керкиры[992] в Сарды к Алиатту для оскопления. Когда же коринфяне с этими мальчиками на борту пристали к Самосу, то самосцы сначала научили детей искать убежища в святилище Артемиды, а затем ввели в обычай приносить лепешки из сесама с медом, чтобы дети керкирян могли уносить их и есть, и так уберегли детей от ожидавшей их участи»[993]

. Это-то Геродот и называет «преступлением самосцев против коринфян», это именно и послужило причиной того, – говорит он, – что спустя много лет они [коринфяне] поддержали лакедемонян [в их войне с самосцами], – обвинение последних в том, что те спасли человеческое достоинство трехсот эллинских мальчиков! Тот, кто вменяет городу столь постыдное дело, выставляет его более порочным, чем тирана: тот двинулся на керкирян за убийство собственного сына[994], но что претерпели коринфяне, чтобы пожелать наказать самосцев, ставших на пути у толикого беззакония? И к тому же этот гнев, жажда мести, злопамятство вспыхнули в них спустя три поколения – за тирана, всякую память о котором и всякий след тирании которого они старательно уничтожали и разрушали долгие годы, поскольку это был суровый и жестокий режим[995].

Но, допустим, это «преступление» было все-таки совершено самосцами по отношению к коринфянам; какое же наказание было наложено коринфянами [на своих обидчиков]? Если они были действительно разгневаны самосцами, им не пристало поддерживать лакедемонян, но скорее отвратить их от войны с Поликратом: таким образом, [если допустить, что коринфяне были оскорблены,] тиран не был бы низвергнут, а самосцы не обрели бы свободы и их рабство бы продолжалось. Но в этом-то и состоит величайшая трудность: как, в самом деле, могло случиться, что коринфяне разгневались на самосцев, пожелавших спасти керкирских мальчиков и не смогших этого сделать, но не испытали никакого раздражения против книдян, которые спасли молодых людей и переправили на Керкиру? Однако факт как раз в том и состоит, что коринфяне не проявили ни малейшего интереса к делам самосцев; ибо помнили именно о книдянах, их наделяли на Керкире почестями и привилегиями, о них принимались псефизмы[996]

, ибо именно они погнали из храма Периандровых стражей, забрали мальчиков и доставили домой, как это описывается Антенором в Истории Крита[997] и Дионисием Халкидским в его Основании Городов[998].

С другой стороны, мы имеем свидетельство самих самосцев, что спартанцы предприняли этот поход, не чтобы их наказать, но чтобы спасти и освободить их от тирана. Они говорят, что спартанец, называемый Архием, в данных обстоятельствах боролся и умер геройски, что они на общественный счет воздвигли ему надгробный памятник, который почитают, и что впоследствии потомки Архия стали жить еще более родственно и дружественно с самосцами, как об этом свидетельствует сам же Геродот[999]

.

23. В пятой книге он сообщает, будто Клисфен, принадлежавший к первым и лучшим людям Афин, уговорил пифию пойти на лжепророчество[1000]: когда она постоянно говорила, что лакедемоняне освободят афинян от их тиранов[1001]

. И толикую нечестивую клевету и легкомыслие сопрягает он с прекраснейшим и справедливейшим деянием; он отвергает прекрасные и благие пророчества [дельфийского] бога и попирает достоинство Фемиды, которая, как говорят, сопророчествует ему. Он утверждает также, что Исагор смотрел сквозь пальцы, когда Клеомен ухаживал за его женой[1002]. И своим обычным способом, дабы показаться убедительным, он смешивает похвалу с хулой. «Исагор, – говорит он, – сын Тисандра (предков его я, однако, не могу назвать). Его родичи, впрочем, приносят жертвы Зевсу Карийскому»[1003]. Наш историк определенно знает, как изящно смеять подобного человека, и отделывается от Исагора, предпослав ему с помощью эпитета «груды карийской мертвечины». Относительно же Аристогитона он действовал уже не столь подлыми и окольными путями, но прямо через ворота выставил его в Финикию, говоря, что тот был гефиреем по происхождению: «Гефиреи же не суть эретрийцы с Эвбеи, как некоторые думают, но – как я узнал из расспросов – суть финикияне»[1004].