Польский театр Катастрофы

Чтобы произвести такой демонтаж, следовало бы осмыслить стратегии, в соответствии с которыми в спектакле Гротовского организовывалось поле зрения. А «Стойкий принц» в этом отношении представляется шедевром художественной эффективности. Взгляд зрителя бежит в одном направлении: к центру и вниз. Очевидным образом в нем заключено предположение садизма. Тотальность нашего взгляда ассоциируется с паноптическим опытом насилия нового времени: объект взгляда находится в поле полной видимости, а сам не видит тех, кто за ним наблюдает (или же и не хочет видеть, его собственный взгляд всегда устремлен наверх — туда, куда не смотрит ни один из зрителей). Зрители, таким образом, окружают его как экзекуторы, наделенные привилегией паноптизма. Джонатан Крэри в свойственном вагнеровскому театру ригористически организованном правиле полной видимости усматривал его фундаментальный принцип: «благодаря коллективному акту ви́дения родилось нечто вроде сообщества»[581]. Но ви́дению, опирающемуся на насилие, угрожает распад, потеря когерентности и полноты. Не все, что находится тут в поле зрения, в той же мере оказывается увиденным. Видимыми и увиденными в своей полноте являются иконографические фигуры Христовой муки, поскольку они апеллируют к желанию публики, а зрелище красивой боли закрыло все остальное. Однако остальные уровни переживания рискуют остаться полностью вне поля зрения. Как хотя бы все мазохистские фантазмы, что связаны со сценой избиения ребенка, с сексуальным соблазном со стороны Отца: они то и дело небезопасным образом вступают в поле усиленной видимости, однако остаются, как представляется, вне сознательного отклика публики. В поле полностью невидимого находятся, однако, те образы, которыми Гротовский недавно пользовался в «Акрополе» и «Этюде о Гамлете» — клише, связанные с фигурами мусульманина, еврея, человека бесправного, беззащитного перед садизмом других.

Имре Кертес задал когда-то провокационный вопрос, который был актуален сразу после 1945 года: «Кому принадлежит Аушвиц?»[582] Кертес требует освободить наследие скорби из-под опеки жертв и институций, узурпирующих особые привилегии. Он ставит только одно условие — чтобы память не стала китчем. А китчем для Кертеса является каждое произведение, которое предполагает, что «после Освенцима Человек с большой буквы — и вместе с ним идеал гуманизма — мог остаться целым и невредимым»[583]

. Какое же место в этом новом мифе человечества после Аушвица, человечества Аушвица, о котором пишет Кертес, занимает творчество Гротовского?

Аплодисменты и смех в Национальном театре

1

Из отчетов, сохранившихся в архиве Национального театра, следует, что на спектакле «Наместник» Рольфа Хоххута в режиссуре Казимежа Деймека (премьера 16 апреля 1966 года) после слов отца Фонтаны: «Бог не уничтожит Церковь только потому, что один папа изменил своему призванию» в зрительном зале звучали аплодисменты. Рукоплескали и после реплики: «такой папа — преступник». Так происходило на третьем спектакле и так же на сто пятьдесят пятом, два года спустя. Мирослав Вавжиняк, ассистент режиссера, записал в отчете: «публика реагирует замечательно».

Папой, к которому относились эти слова, был Пий XII, один из героев пьесы Рольфа Хоххута, которая с трехлетним опозданием достигла и Польши — после того как в 1963 году ее мировую премьеру осуществил в Берлине Эрвин Пискатор — легенда политического театра 1920–1930‐х годов, — а также после премьеры во всей Западной Европе (кроме Италии и франкистской Испании) и прежде всего — после тех жарких споров, которые разгорелись вокруг «Наместника». Не споров — настоящей «бури» — как это назвал Эрик Бентли в опубликованной уже год спустя антологии текстов об этой пьесе и ее резонансе: Storm over «The Deputy». Причиной столь страстных реакций было обвинение Пия XII в том, что он пренебрег христианским долгом оказания помощи невинно преследуемым — в данном случае евреям — в нацистской Европе. Достаточно вспомнить, что высказался так же сам кардинал Монтини, бывший секретарь папы[584]. Его письмо по делу «Наместника» в редакцию еженедельника The Tablet пришло час спустя после того, как Монтини был выбран новым папой после смерти Иоанна XXIII. Хоххуту, таким образом, пришлось полемизировать уже с Павлом VI — главой католической церкви.